Не в нашей матушке России,
А где-то меж заморских стран,
Где век теплынь, жары лихия,
Среди неверных басурман,

На диво всем и всей вселенной
Живет диковинный старик:
По виду он как будто пленный,
А поважней своих владык.

Чтоб жить спокойно на просторе,
Он с незапамятных времен
Расположился знатно в море,
И бойко выпрямился он.

Высок он – море по колено,
Одежда – мрамор да гранит,
По ней каймой морская пена
Блестит, и вьется, и шипит.

А сам он полный, мускулистый,
Толстяк известнейший вокруг,
И многоребрый, и бугристый,
Глядит задумчиво на Юг.

Седой, веками убеленный,
И весь морщинами изрыт,
Но крепкий, стройный, закаленный,
Он не стоит там, а парит.

И хоть от старости глубокой
Волос уж нет у старика,
Зато кругом главы высокой,
Как кудри, вьются облака.

А как он стар – и сам не знает:
Он крестоносцев принимал,
И Ксеркса ясно вспоминает,
И чуть ли Ноя не видал!

Но хоть забыл свои он годы,
А все глядит здоровяком.
Ему дожди и непогоды,
И зной, и холод нипочем!

От зноя он забрался в море,
А вот внутри-то жар теснит,
Горячка тайная, вот горе,
Старик подчас и покряхтит.

Но он не слишком-то печален,
В дугу не гнется пред бедой.
Старик и тут оригинален:
Он обливается водой.

И так себя уж поливает,
Что зелен он всегда.
Но что ж?.. Ему, как всякий знает,
К лицу и зелень, и вода.

Пред ним пути в три части света,
Но он с рожденья домосед,
Да и знавал плохия лета,
И натерпелся разных бед.

Когда-то встарь он был кутилой,
Как есть, язычником прямым.
Но уж давненько Божьей силой
Остепенился, стал иным.

Он благочестие уважил,
Завел обители, скиты,
Таким молитвенником зажил,
Что в целом мире не найти.

Собрал святынь, что есть старинных,
Завел служенья на всю ночь,
Насочинял напевов длинных…
Да все и передать невмочь!

Разбогател на удивленье
И быстро в ход пошел, в почет.
Народ валит на поклоненье,
Да что, народ уже не в счет!

Вельможи ездят из столицы,
Архиереи с ним друзья,
Гостил и принц из заграницы,
И даже Русские князья!

У Старика семья большая,
Он ей и счет уж потерял:
Какой-то счетчик наезжая,
Семь тысяч с лишком насчитал.

И детки все различной масти,
Там Грек, там Русский, там Грузин,
Болгары, Сербы есть отчасти,
Малороссов десяток не один.

А всех моложе Молдаване –
Старик их крепко полюбил
И у колен, как на диване,
Всем напоказ их посадил.

Но вот диковинка на свете:
Семья – вдовцы да холостежь.
А баб-то нет и на примете:
Они там просто невтерпеж!

А все же деток с каждым годом
Бог посылает Старику.
Катят пешком и пароходом,
Несут и хлеба по куску.

Несут сребро, несут и злато,
Бери да приими родной!
И что он скажет, то уж свято,
И все покорны... Боже мой!

Он годик, два займется с ними –
И собирает добрый плод.
Он счастлив детками своими –
На все способен есть народ.

То архитектор, то художник,
И живописцы, и певцы,
И лекарь есть там, и сапожник,
И моряки, и кузнецы!

А чуть резонные причины,
Не враг он знаний и других,
Он шлет и в древния Афины
Способных юношей своих.

Но уж на свой лад всех воротит.
Воротит сильно, хоть и стар,
И прыть иную укоротит,
И подстрекнет ленивых бар.

Иной бывало лежебочил,
Теперь чуть полночь уж встает.
Иной себе копейку прочил,
Теперь на братью работает.

Иной живал было в столицах,
Теперь в пещерках век живет.
Старик их держит в рукавицах
И воли много не дает.

Да где и взять той дикой воли,
Как у крутого Старика.
Дают картошки да фасоли –
Не разжиреют тут бока!

Ему-то смерти нет! Протянет
Еще на тысячу годов.
А ты умри – жалеть не станет:
Зарыл уж много он сынов...

Зарыл. И тут он шутки строит:
Он их и мертвых в бок толкнет –
То их зароет, то отроет –
Совсем покою не дает.

Он все ж по-своему их любит
И крепко верует, что прав;
Пускай другой, как хочет, трубит,
Он соблюдает свой устав.

И детки Старца дружно славят
И меж собой живут в ладу.
Что день – обеденку отправят
И приступают ко труду.

Он держит их в немалом страхе
И будто шепчет вкруг семьи:
А каково мои монахи
Спасают душеньки свои?

Старик и сам глядит монахом.
Когда-то, чай, помыслил он,
Что все на свете будет прахом
И все пройдет, как легкий сон.

И зажил жизнью строгой, тесной.
Нащиплет травки по бокам,
Напьется он росы небесной
И хвалит Бога облакам.
v

Иной раз тучей обовьется,
Чтобы не видеть ни души,
В затвор заоблачный запрется
И Богу молится в тиши.

Он даже месяцев семь, восемь
Не принимает никого.
А после – милости, мол, просим,
Коль доберешься до него.

И пусть ты даже и начальник,
А с ним – не очень-то болтай:
Неразговорчив он, молчальник,
А поклонился – и ступай!

Да что скрывать прием холодный?
Старик маленечко крутой.
Таков характер уж природный.
Ну да! Ведь Старец-то большой.

Зато ко всякому он ровен:
Придет ли сам наедине
Или в компаньи хладнокровен,
Стяжал бесстрастие вполне.

Забыл уж он и лень, и негу
И с давних пор обрек себя
На жертву холоду и снегу,
И терпит гордо, не скорбя!

Набьется снег ему в морщины,
В виски, в бока, а он и рад –
Сияет лысиной с вершины
И деткам шлет веселый взгляд!

Уж терпелив-то, как булыжник!
Ни в жизнь не ляжет, стоя спит,
И то под дождик, ведь подвижник,
И все под небом он стоит.

Не ждет ни кельи, ни отставки –
Он рад воздушной синеве,
Взамен убогой камилавке
Он носит церковь на главе.

Его клобук – туман тягучий,
А четки – камешки кругом.
Взамен мантии – лес дремучий
Далеко тянется хребтом.

Он этой мантией прикрывает
Почти что всех своих детей,
От мира их так сам спасает,
Но не спасает от страстей...

Чтоб подавить их своеволье
Он задает им нагоняй
И часто шлет на богомолья
В Иерусалим и на Синай!

И сам он крепкое моленье
Лет больше тысячи ведет,
И каждый день свершая бденье,
Сам послушания несет.

Идет ли дождь, шумят ли грозы,
А он в заоблачную сень
От всей семьи молитвы, слезы
Сберет – и к Богу каждый день

Своею церковью возносит
И молит молча, не движим.
Он одного у Бога просит –
Спасенья деточкам своим!

Отцы угодники святые,
Вот благодать-то велика!..
Ах, если б матушке России
Завесть такого старика!..

Зовется он Святой Афон…