К 130-летию со дня рождения писателя Б.К. Зайцева (1881-1972 гг.)
«В очень черной ночи церковь видна далеко; слишком светлы окна» –
такой образ-символ нарисовал Зайцев
в одном из ранних рассказов («Отец
Кронид»). Художник был устремлен к
этому свету уже в начале творческого
пути. Кровавый ужас революции, захлестнувший Россию, окончательно
привел Зайцева в Православную Церковь, верным чадом которой он оставался всю жизнь.
Оказавшись в 1922 г. в эмиграции,
Зайцев открывает «Россию Святой
Руси, которую без страданий революции, может быть, не увидел бы и никогда». Отныне свою миссию русского писателя-изгнанника он осознает
как приобщение и соотечественников,
и западного мира к тому величайшему
сокровищу, которое хранила Святая
Русь - православию; как «просачивание в Европу и в мир, своеобразная
прививка Западу чудодейственного
«глазка» с древа России...»
«Россия Святой Руси» воссоздана
Зайцевым в книгах «Афон», «Валаам»;
в очерках о святых Серафиме Саровском, Иоанне Кронштадтском, Патриархе Тихоне, в заметках о церковных
деятелях русской эмиграции, о Сергиевом Подворье и парижском Богословском институте, о православных
русских обителях во Франции и многих
других. Он запечатлел образы архиереев и священников, монахов и простых
мирян, которые на своем многотрудном
земном пути обретали веру и сами светили миру своим примером и обликом.
Первая книга, написанная Зайцевым в эмиграции в Париже, – «Преподобный Сергий Радонежский» (1925).
Рисуя труды и подвиги «игумена
земли русской», Зайцев ободрял своих соотечественников, изгнанных из
России. Он показал точное и истинно христианское отношение святого
к ордынскому игу (большевиков в
той же книге Зайцев называет «новой
ордой»), которое сформулировано в
напутствии Сергия Димитрию Донскому перед выступлением на битву
с Мамаем. Терпением, полаганием во
всем на волю Божию была исполнена
жизнь подвижника, его смирением и
молитвой духовно укреплялась Русь.
Зайцев избежал политизации образа
Сергия, обычной для сочинений иных
писателей, историков, публицистов: в
его книге отчетливо выражена мысль
о том, что Сергий уходил в пустынь
и основывал монастырь ради единственного, самого главного дела – спасения души, но Промыслом Божиим
был призван к участию и в национально-государственном устроении Руси.
Паломничество на Святую Гору
Афон в мае 1927 года Зайцев считал
впоследствии важнейшим событием
в своей биографии. Его итогом стала
книга «Афон» (Париж, 1928). При
создании ее перед Б. Зайцевым возникла та же трудность, что стоит перед каждым литератором, пишущим
о духовных реалиях. Сам писатель,
несомненно, в полной мере ощущал
святость Афона, благодать, наполняющую его монастыри и келлии, в его
душе совершались серьезные движения: «Боря вернулся с Афона обновленный и изнутри светлый!» - свидетельствовала В. А. Зайцева в письме к
В. Н. Буниной. Но как передать этот
опыт в словесной форме? В книге
«Афон» отчетливо видны характерные черты художественного метода
Зайцева, который воплощает в своих
очерках преимущественно эстетическую, внешнюю сторону святынь
(связанную, конечно, с их внутренней
красотой), передает впечатления и
ощущения путешественника, надеясь,
что читатель заинтересуется малоизвестными ему предметами и через
эстетику, может быть, получит толчок
к более глубокому и опытному познанию православного христианства.
В книге Зайцева есть одно чрезвычайно важное место, где открывается
смысл происходящего с Россией. В
беседе со старцем-отшельником, к которому добирался трудно и долго, Зайцев получил подтверждение своим
раздумьям о промыслительном значении русской катастрофы. Старец говорит, что Россия страдает за грехи, а в
ответ на недоумение собеседников, почему не наказана также Европа, давно
отвернувшаяся от Бога, поясняет: «Потому что возлюбил (Господь Россию.
-А.Л.) больше. И больше послал несчастий. Чтобы дать нам скорее опомниться. И покаяться. Кого возлюблю,
с того и взыщу, и тому особенный дам
путь, ни на чей не похожий».
Духовный путь Бориса Зайцева отмечен характерной особенностью: его
детство, юность прошли вблизи величайших святынь русского православия,
но он оставался вполне равнодушен
к ним. Зайцев несколько лет жил неподалеку от Оптиной Пустыни, но ни
разу не побывал в ней; часто проезжал
в имение отца через Саровский лес, но
Саровская обитель не вызывала у него
никакого интереса. И только в эмиграции, навсегда лишенный возможности
поклониться этим святым местам, Зайцев постигает их великое духоносное
значение и в своих очерках совершает
мысленные паломничества в них. Небольшой очерк-эссе «Оптина Пустынь»
(1929) проникнут любовью и благоговением к великим оптинским старцам.
Зайцев размышляет о том, как могло бы
протекать его путешествие в Оптину в
конце прошлого века, представляет в
воображении свою встречу со старцем
Амвросием - человеком, «от которого
ничто в тебе не скрыто: «Как взглянул
бы он на меня? Что сказал бы?»
«Что имеем – не храним, потерявши – плачем». В словах пословицы
заключена вечная мудрость. Именно
так была потеряна русской либеральной интеллигенцией на рубеже XIX-
XX веков Православная Русь. Еще
были открыты храмы и монастыри с
бесчисленными святынями, пелись
молебны, прославлялись святые угодники – но все меньше оставалось людей, принимавших все это сердцем и
всерьез, твердо хранивших тысячелетнюю веру предков. Прославление
величайшего чудотворца и прозорливца Серафима Саровского в 1903
году было встречено «образованным»
обществом с презрением и насмешками, как казенно-охранительный акт,
устроенный Царем и церковниками.
Надо было стать свидетелями невиданных перемен и неслыханных мятежей, пройти через море страданий,
оказаться выброшенными далеко за
пределы родины, чтобы открыть чистый источник православной веры,
прильнуть к нему со слезами и покаянием. Замечательный очерк «Около
св. Серафима. (К столетию его кончины)» (1933) весь проникнут чувствами сокрушения и раскаяния автора,
только в эмиграции осознавшего величие этого святого.
Темы монашества и смирения проходят через все творчество писателя.
Главным героем одного из лучших его
романов, «Дом в Пасси» (1935), стал
монах Мельхиседек. Он воплощает
православный взгляд на мир, на происходящие события, на проблему зла и
страдания: «Последние тайны справедливости Божьей, зла, судеб мира для
нас закрыты. Скажем лишь так: любим
Бога и верим, плохо Он не устроит».
Закономерно, что последним художественным произведением писателя
стало повествование о монахах – рассказ «Река времен» (1964). Зайцев рисует два монашеских типа, на примере
двух монахов Савватия и Андроника,
у каждого из которых свои достоинства и свои немощи. Однако для приобщения человека к Божественной
реальности главное – это смирение.
Его не достигли ни Савватий, активно
добивающийся высокого звания, ни
Андроник с его внутренними надломами. Подлинно смиренным оказывается монастырский привратник, даже
не имеющий монашеского сана. Потерявший все – жену, детей, родину,
живущий тихо и незаметно в домике,
на стене которого икона «смиренного Преподобного» (очевидно, Сергия
Радонежского), он обладает даром
глубокого смирения. И именно он напоминает унывающему Андронику
слова апостола Павла: «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все
благодарите».
Книга «Валаам» (1936), написанная по впечатлениям от этой поездки,
представляет собой глубоко лирическое, исполненное поэзии описание
валаамского архипелага. Как и в «Афоне», Зайцева привлекает «внутренняя,
духовная и поэтическая сторона Валаама». Автор не говорит о ней прямо
– она открывается как отклик в душе
читателя на те настроения, пейзажи,
портреты, которые рисует художник.
Зайцев всегда особенно чутко относился к страданиям за Христа, поэтому
столь значима в его творчестве тема современного мученичества. И в далекой
России, и в современной Франции он
видит и всегда откликается на примеры реальных страданий за веру. Тема
Креста, новой Голгофы остро волнует
художника. Он часто пишет о том, что
в нынешнее время, в ХХ веке, как бы
возвращаются времена первохристианства, когда Церковь снова становится беспощадно гонимой, а подлинные
христиане бедствуют и нищенствуют,
идут на страдания и смерть за исповедание своей веры. И он стремится увековечить память тех, кто принял муки
от безбожных гонителей.
У России – «Голгофской страны» –
особый путь, который невозможно
понять мирским разумом. Судьбу ее
писатель сравнивает с судьбой Иова –
а она может быть постигнута только в
свете Нового Завета, искупительной
жертвы Спасителя. Для Зайцева важно, что Россия идет путем Христовым,
на Крест, и это является залогом ее
воскресения.
Открывать миру спасительные
духовные сокровища Святой Руси,
нести частицы евангельской Истины
людям – страждущим собратьям, делать духовно-просветительскую работу – как это сложно для светского
человека, но вдвойне сложно для художника. «Светский, но православный» – вот точное самоопределение
Зайцева, который действительно стал
проповедником Евангелия в новую
эпоху. В своей проповеди он избегает прямых нравоучений, понимая,
что Истину невозможно доказать как
математическую теорему. Но ее можно пережить. Проникнуться сердцем.
Увидеть открывшимся внутренним
зрением, сердечными очами, почувствовать душой тихое веяние благодати Божией.
«Есть истины, которые созерцаются, есть истины, которые переживаются... Нельзя объяснить, что такое
добро, свет, любовь. Я должен сам почувствовать. Что-то в глуби существа
моего должно сцепиться, расцепиться, отплыть, причалить... Я помню ту
минуту, более пятнадцати лет назад,
когда я вдруг почувствовал весь свет
Евангелия, когда эта книга в первый
раз раскрылась мне как чудо. А ведь я
же с детства знал ее».
Главными для Зайцева всегда
были положительные, созидательные начала. Всякой критике он предпочитал предложение добра, света и
радости, которые дает людям Истина.
Зайцев не обличает и не поучает. Неизменно кроткий, смиренный и благодушный, он приглашает собеседника
и читателя – войти в русский храм.
«Что имеем – не храним, потерявши – плачем». В словах пословицы
заключена вечная мудрость. Именно
так была потеряна русской либеральной интеллигенцией на рубеже XIX-
XX веков Православная Русь. Еще
были открыты храмы и монастыри с
бесчисленными святынями, пелись
молебны, прославлялись святые угодники – но все меньше оставалось людей, принимавших все это сердцем и
всерьез, твердо хранивших тысячелетнюю веру предков. Прославление
величайшего чудотворца и прозорливца Серафима Саровского в 1903
году было встречено «образованным»
обществом с презрением и насмешками, как казенно-охранительный акт,
устроенный Царем и церковниками.
