Самым ходовым транспортом в станице Должанская (Краснодарский край, на
берегу Азовского моря – прим. ред.) был
велосипед. На работу, в магазин, к морю –
милое дело прокатиться. Мотоцикл, а тем
более жигули или нива были для станичников роскошью. На владельцев этих видов транспорта поглядывали с некоторым
укором.
Приехав сюда отдыхать, я первым делом купил велосипед. И нисколько не пожалел об этом. Он не только экономил время и силы, но и доставлял удовольствие. Я
без устали гонял по гладким песчаным дорогам и тропинкам, делал стремительные
броски на пустынную охровую косу, которая гигантским серпом вдавалась в море, а
иногда навещал знакомых пасечников (их
ульи были вблизи гречишного поля).
Станица, а особенно море так мне понравились, что я задержался до конца сентября; для меня, северянина, лето еще как
бы продолжалось, и я купался почти каждый день. Вскоре, однако, подул северный
ветер, и, к большому сожалению, купания
пришлось прекратить.
– Домой собираешься? – спросил меня
знакомый пенсионер Андреич (мы ехали на
велосипедах по центральной асфальтированной улице станицы).
– Да.
– А велосипед?
– На нем и поеду.
– До самой Москвы?
– Конечно.
Я, разумеется, пошутил – велосипед я
решил оставить в станице до следующего
года. Мой собеседник шутки не понял и
сказал:
– А что, дней через… – он, соображая,
наморщил лоб, – дней через семь будешь
дома! Ну не через семь, так через десять.
Молодому оно в охотку прокатиться. Один
мой годок в Краснодар катался. Триста километров – не фунт изюму! Да еще с одной
ногой.
– Неужели?
– Да.
– А что если и мне прокатиться по этому
маршруту? – неожиданно для самого себя
сказал я. – Для тренировки. На юг ехать
приятнее, чем на север. Тем более у меня
еще целый месяц свободного времени.
– Прокатнись, – одобрил Андреич. – Не
пожалеешь! Может, и на Черном море побываешь, от Краснодара до него рукой подать.
– Действительно.
Идея мне нравилась все больше и больше.
– Там еще тепло, успеешь позагорать.
Загляни к моему годку – он тебе дорогу обскажет.
– А где он живет?
– На краю станицы. Да тебе любой пацаненок укажет, где живет Тимоха.
Его дом я нашел быстро: он стоял в
проулке, вблизи обрыва, откуда открывался
прекрасный вид на море. Я прислонил велосипед к палисаднику и подошел к калитке. Хозяин столярничал под деревянным
навесом. Я кашлянул. Тимоха оставил работу и, припадая на протез, подошел ко мне.
Среднего роста, сухощавый, мускулистый,
он походил на подростка. Загорелое, почти
коричневое, морщинистое лицо, светло-синие, как две морские капли, глаза смотрели
пытливо, но доброжелательно. Он сразу
расположил меня к себе.
– Оторвал небось от дела?
– Ничего, – махнул рукой Тимоха, – работа не медведь, в лес не уйдет.
Узнав о цели моего приезда, он сказал:
– За милую душу прокотишься. Сухо,
тепло, крути да крути. Остановился, отдохнул чуток в тенечке, под шелковицей,
и дальше… А может, и мне с тобой? – загорелся вдруг Тимоха, его лицо оживилось,
он стал как бы выше ростом. – Хотя, – он
глубоко вздохнул, – и рад бы в рай, да грехи
не пускают – я человек занятой, маслобойню сторожу…
– Дорога сносная? – спросил я.
– Накатанная. По-над морем проедешь,
а дальше и вовсе асфальт начнется. Домчишься в два счета. Я ехал вдоль железной
дороги, по тропинке – одно удовольствие!
– Часто останавливался?
– Часто. Я люблю погуторить с людьми.
Человек – что книга: погуторил – прочитал
книгу.
– А ездил для чего?
– Землю посмотреть. И людей – чем
они дышут. Да… – Тимоха поскреб затылок. – Скрозь все изменилось супротив
прежнего. При Сталине и Брежневе было
терпимо. А счас… ни коня, ни возу, ни что
на воз положить.
– Н-да, подзанесло нас…
– А знашь, паря, станичники не озлобились, шутят: была шуба – шубу нашивали;
нет шубы – в шубе хаживали. Вот это мне
пондравилось.
На дороге появилась фура с бидонами.
Пегая кобыла еле плелась, но возница ее не
подгонял, хотя и держал кнут в руке. Тимоха кивнул ему, тот ответил тем же.
– Я люблю эту землю, потому и ездил, – продолжал мой собеседник. – Я за нее
кровушку проливал; она мне дороже собственной жизни. А то, что все кругом скособенилось… – Тимоха распрямил плечи,
посмотрел поверх моей головы. – Зато я не скособенился! Как мать любит увечного
ребенка больше здорового, так и я – мою землю. Так-то, паря.
– До Берлина, наверно, дошел? – полюбопытствовал я.
– Не привелось. В южной Польше забуксовал.
– Как, если не секрет?
– Какой же тут секрет? – Тимоха взялся обеими руками за перекладину калитки.
– Дело было вблизи Кракова. Наша рота
расчищала путь к переправе через Вислу
и попала под перекрестный огонь. Многие
наши полегли. А Федюху, моего лучшего
дружка, тяжело ранило в живот; я взвалил
его на себя и пополз – а он дюже грузный,
да еще боекомплект. «Брось ты меня, – говорит Федюха, – оба пропадем». «Нет, – отвечаю, – не брошу. Сам погибай, а товарища выручай».
Кусаю губы в кровь, но ползу – метр за
метром, сантиметр за сантиметром; а пули
так и свистят. «Господи, – выдыхаю, – помози!» До ольховой рощицы бы дотянуть,
там, среди деревьев, спасение. Остановился, сил больше нет, только свалил Федюху
на бок, чтобы чуть-чуть отдохнуть, а неподалеку взрыв как бабахнет – мои ноги буквально изрешетило…
– А дальше?
– Думал, конец, но Господь помиловал.
Подоспела подмога, и нас обоих доставили
в полевой госпиталь. Я за Федюху больше
всего волновался, но ничего – откачали. И
я жив остался: одну ногу спасли, а другую
– нет.
Мы помолчали.
– В Краснодар частенько ездишь? – спросил я.
– Не так уж часто, но бываю.
– И все время на велосипеде?
– На нем. Смальства, можно сказать, не
слезаю. Не надоть мне ни мотыциклета, ни
жигулишек, ни побед… Велик – вот это да!
Самая лучшая техника: ничего не пропустишь, все увидишь; куда надо, завернешь;
посидишь, подумаешь о жизни. Никакой спешки: тише едешь – дальше будешь. И
переночевать есть где – у меня почти в каждой станице кореш. Утром встал пораньше – и в путь.
– А не боишься?
– Чего?
– Ну, разные лихие люди…
– А чего мне бояться – я же с Богом; ну
а если, не дай Бог, приставят нож к горлу и
пинджак снимут, я и рубашку отдам.
Он расстегнул на рубашке две верхние
пуговицы, словно готовясь отдать ее прямо
сейчас.
Я поблагодарил Тимоху за беседу, пожал его сухую мозолистую руку, вывел на
дорогу велосипед. Мой собеседник уходить, однако, не торопился. Отъехав на некоторое расстояние от его дома, я оглянулся: старый солдат смотрел мне вслед. Он (я
догадывался об этом) по-хорошему завидовал моему предстоящему путешествию.
Среднего роста, сухощавый, мускулистый,
он походил на подростка. Загорелое, почти
коричневое, морщинистое лицо, светло-синие, как две морские капли, глаза смотрели
пытливо, но доброжелательно. Он сразу
расположил меня к себе.