|
|
|
       
| ||
| ||
| На начало | ||||||||||||||||
Наши баннеры 
|
Воскресное утро
Утренняя служба в деревенской церкви начинается в половине восьмого утра. Чтобы успевать вовремя, приходится вставать рано. Правда, в летние дни и нет особенного желания спать часов до десяти. Яркое солнце, восходящее изза горизонта, проникает в окна, теплые лучи пробиваются через шторы в спальню, пробуждают ото сна. Выходишь за ворота. На небе – ни облачка. Солнце еще не поднялось из-за крыши дома, до середины дороги протянулась длинная тень, отбрасываемая стенами и крышей. Бывает, особенно в августовские дни, немного прохладно, по телу пробегают мурашки. Воздух настолько свежий, чистый, что вдыхаешь его глубоко и все не можешь насладиться. На тех уголках земли, куда солнце уже проникло, блестят капли росы. Какое множество красок переливается кругом в эти утренние минуты! Не хватает слов, чтобы описать их все, невозможно передать все то, что чувствуешь. Сердце стучит, радуется. Радость – вот самое верное слово, самое точное, самое выразительное. И если все это – земля, а не небо, то как, наверное, над облаками, в Раю? Невозможно представить себя более счастливым, чем сейчас, да большего и не нужно. Выходишь на вымощенную щебнем дорогу, медленными шагами, неспешно, идешь в церковь. Храм близко – вон, за рябинами виднеются купола. А до службы еще минут двадцать. Пока идешь – читаешь про себя четыре молитвы: «За живых», «За усопших», «Символ Веры», «Отче наш». «Отче наш» иногда перечитываешь по нескольку раз, до того близки сердцу эти слова. А почему бы и нет, если в них сосредоточено все самое дорогое, что есть у человека? В этой молитве каждое слово – не что иное, как любовь и благодать. Тишина вокруг. Не слышно гула машин – трасса далеко. Идешь и слушаешь, как ветер качает ветви деревьев, как переливаются голоса птиц. За церковью – маленькая речка. Ее можно перешагнуть двумя шагами, а если оступиться, упасть с моста – вода не дойдет и до колен. Вода не бурлит, не пенится, не ухает по впадинам речного дна… ее еле слышно. Но журчание настолько мелодично, что сливается со всеми звуками: с пением птиц и шумом ветра. Оно не заглушает их, наоборот, делает более яркими, более контрастными. Те островки земли, куда подобралась вода, густо поросли ветлами. Солнце пробивается сквозь сплетения их ветвей, и с мостика видны тонкие-тонкие лучики. Подходишь к храму. Трижды крестишься, поднимаешься по ступенькам на крыльцо. На розовато-красную плитку тоже выпала роса, оставив свой след и на перилах. Солнце играет в нем всеми цветами радуги. На крыльце пока еще тень. Стоишь, смотришь в дымчатую даль. Впереди – школа для сельских ребят, справа, на самом горизонте – лес, окрашенный в синевато-серые тона. Между домами виднеется дорога, присматриваешься – не едет ли батюшка. Пройдет минут пять-семь, и вдалеке мелькнет автомобиль. Пропадет на какое-то время, а потом выскочит из-за поворота, свернет на проселочную дорогу. Спускаешься с крыльца. – Благословите, батюшка! Берешь из машины воду для Литургии, которую священник привозит из города: в деревне вода плохая, после нее на ведрах остается известковый налет, да и на вкус она неприятная. Так в любом колодце или роднике в округе. Матушка тем временем открывает двери храма. Входишь в притвор, оттуда подойдешь к аналою в центральной части, поцелуешь икону праздника, украшенную цветами, следом – в алтарь, ставишь воду за северными вратами. Делаешь три коленных поклона и снова просишь благословения у священника – на службу в алтаре. Храм как будто еще спит – окна небольшие, свет сквозь них проникает тонкими лучиками, все в полумраке. Пока нет прихожан, или пришли один-два человека, ходишь тихо, говоришь почти шепотом. Каждый шаг, каждый звук голоса отдается гулким эхом, а в церкви – благодатная тишина, хочется ее послушать, насладиться ею. У пономаря в алтаре – свои секреты, о которых не все прихожане догадываются. Перед началом Литургии включаешь электрическую плитку, кладешь уголь, ждешь, пока разогреется. Когда плитка накалится докрасна, берешь уголь щипцами, переворачиваешь, кладешь в кадило. На него – ладан. Фимиам бывает самый разный и по форме, и по запаху. Бывают в виде комочков, в виде камешков, в виде песка… Ароматы: «Роза», «Ель», «Гиацинт», «Можжевельник»… Открываешь коробочку с любым, кладешь на уголь. По алтарю расходится ароматный дым. На престоле семисвечник – семь лампад разных цветов. Никому, кроме священника, даже пономарю, нельзя прикасаться к престолу. Зажжешь свечу, подашь батюшке, а он уже ей затеплит лампады. В храм стекаются люди. Матушка зажигает свечи, лампады перед иконами. Вот озаряются светом преподобный Серафим, преподобный Сергий, икона Успения… В середине храма, в цветах на аналое лежит икона праздника, сбоку от нее – пустой аналой, перед которым священник совершает таинство исповеди. Около церкви устроена колокольня – планка на двух столбах, на ней – четыре колокола, разных по величине и высоте звука. Звонаря в деревне нет, батюшка научил звонить, и теперь перед началом каждой службы спешишь к колокольне. Отвяжешь веревку, которая тянется от самого язычка колокола, протянешь ее раза два, послушаешь звучание, а потом уже звонишь попеременно двумя, так, чтобы второй колокол сливался с четвертым, первый с третьим. Звуки сливаются в одно целое, составляя одну неразделимую мелодию, которую слышно в каждом дворе – что рядом, что на окраине деревни. Возвращаешься в храм, встаешь возле жертвенника, где священник скоро начнет таинство проскомидии. – Начнем потихоньку, – говорит батюшка, – Благословен Бог наш… – Аминь, – отвечают с клироса. Около получаса перед Литургией читаются часы. Читаются особенно. В середине службы, бывает, приходит прихожанин в храм и слушает, как с клироса разливаются голоса певчих: низкие мужские и высокие женские. Часы – наоборот, читаются одним гласом, не «с выражением», а однотонно. Для каждого часа свой глас. Прочитаешь шестой час, уступаешь место матушке, она читает следующий, высоким голосом. Алтарь к этому времени уже преобразился, сияет в огнях свеч и лампад. Все больше солнечных лучей проникает в окна, преображается все вокруг, оживает, готовится к предстоящему таинству. Часы заканчиваются… Пономарь включает трехъярусное паникадило, храм заливается светом. Священник служит Литургию, а голоса певчих перестают быть монотонными, появляется множество звучаний и тонов. Особенно ярко ощущается это, когда читаются Заповеди блаженства, где каждый гласный звук – множество разных нот, как будто множество ручьев, сливающихся с гор в одну бурную реку. Приходит время готовить теплоту – «запивку» для причастников. Включаешь электрический чайник, ждешь, пока забурлит вода, а из носика пойдет струя пара, берешь маленький железный чайничек, наливаешь на дно кагору и заливаешь кипятком. Бывает, кагор в алтаре заканчивается, тогда подойдешь к церковной лавке и попросишь банку с вареньем. Достанешь ложкой сладкие ягоды смородины или клубники, размешаешь в кипятке, накроешь крышкой. У чайника свое место – на столике в притворе, рядом с шестью чашечками и алюминиевым подносом с просфорами. Священник выходит из алтаря, держа в руках Евангелие и алтарный престольный крест. – Исповедники, подходите ближе… Начинается таинство исповеди. После молитв, произнесенных батюшкой, один за другим подходят к аналою люди, священник накрывает их головы епитрахилью. Смолкают многозвучные голоса на клиросе, и чей-то один тонкий голос в одном тоне начинает произносить слова молитв. Исповедь – необычное таинство, непохожее на все другие. Человек-исповедник будто переходит из одного мира в другой: из мира греха, грязи, пошлости в мир чистоты, светлости, душевной радости. Этот второй мир, несомненно, лучше первого, но не просто перейти в него. Сложно, во-первых, от осознания низости своего поступка, от терзаний совести. Тяжело признаться в грехе священнику, тем более, если это грех не простой, такой, что, если он раскроется, все люди покажут на человека пальцем и скажут: «Грешник!». Тот, кому хватает мужества признать свою вину и открыть тайну греха перед священником, после исповеди ощущает непонятное чувство. Его уже не мучает беспокойство о том, узнает кто-нибудь о совершенном поступке или нет, его перестает мучить совесть, исчезает страх. Грешник отрывается от земли, он поднимается в небо, все земное перестает его волновать, он с высоты смотрит на людские поступки, и они для него обретают иной смысл. Тот, кого до исповеди мучила совесть и кто не рассказал о своем грехе священнику, после исповеди будет ощущать еще большие терзания и мучения. Он скрыл грех, он не перешел в новый мир, хотя мостик уже был проложен. – Все? – спросит священник. Человек замнется. Он стоит на хрупком мосту, а этот мост раскачивает ветром. Хочется перейти на другой берег, до него осталась половина пути, а думаешь: «Вдруг я упаду?». Дорога назад кажется надежнее. «Идти, или вернуться?» – тот, у кого воля сильная, выберет первое, шагнет вперед, а тот, у кого воли нет, – повернет назад. – Все, – ответит он. Батюшка снимет епитрахиль, грешник приложится к Евангелию и кресту, а потом отойдет. Отойдет, мучимый совестью. Слезы будут подступать к его глазам, руки будут дрожать. Он не поднялся в небо, он остался на грешной земле. Исповедники сделают перед алтарем три коленных поклона. Священник выйдет из царских врат, держа в руках чашу с Телом и Кровью Христа. – Те, – скажет он, – кто готовился к таинству Причастия, кого священник допустил на исповеди, выслушайте слова молитвы и мысленно повторяйте за мной… «Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос…» – пономарь помнит всю молитву наизусть. Столько разных чувств в этой молитве Иоанна Златоуста, как она радует слух! Встаешь по левую руку священника, помогая причащать прихожан, которые после приобщения к таинству идут в притвор запивать Причастие теплотой. Священник прочтет проповедь, напомнит, когда следующая служба, и прихожане расходятся по домам. Певчие убирают служебники и тоже, прощаясь с батюшкой, уходят. А у тебя еще не вся работа закончена. Войдешь в алтарь, подвинешь ближе к себе аналой, раскроешь служебник. Начнешь читать благодарственные молитвы. Потом приберешься, почистишь кадило. Опять в храме тихо. Опять голос преследуется звонким эхом, а шаги, как удары по тугому барабану, отдаются гулким звуком. Только солнце уже вовсю светит в окна, и даже когда все свечи погасли, все равно в храме светло. Выйдешь с батюшкой из церкви, спустишься с крыльца, а матушка запрет двери. Постоишь еще немного, махнешь священнику рукой в ответ на двойной гудок, проводишь машину взглядом, а когда она окончательно скроется из виду за поворотом, спустишься с крыльца, трижды перекрестишься и направишься к дому. Становится жарче, летний полдень дает о себе знать. Идешь через речку, останавливаешься на мосту, чтобы посмотреть на бегущую воду. – Вот так, – думаешь про себя, – пробежит вся жизнь. Много ли будет еще таких ясных дней?
Алексей Морозов, | |||||||||||||||
|
© Православный просветитель
2008-24 гг.