• «Смотрю на мир сквозь призму храма»
• Границы послушания
• Жизненно и прочно одно добро
• Сибирское предание «Сузге» и связь времен
• Христианское понимание смерти

Мальчик, который боялся Бога

Рассказ

Когда я был маленьким, бабушка часто водила меня в церковь. В воскресенье мы поднимались рано утром, срезали на клумбе свежие цветы, наполняли корзинку фруктами со своего огорода и шли по длинной косой улице, которая прямиком выводила к церковной ограде.

Войдя в церковь, бабушка первым делом выкладывала из корзинки продукты на поминальный стол, потом устанавливала цветы в одну из больших ваз перед какой-нибудь иконой и занимала свое обычное место перед Николушкой Чудотворцем. Я находился подле нее, а если уставал, вместе с другими ребятами садился на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей к верхнему хору. На первый взгляд, ничто не омрачало безоблачную картину моего трепетного и вместе с тем беззаботного воцерковления. Но это только на первый взгляд. На самом же деле я страшно боялся. И страх этот буквально пронизывал все мое детское естество. А, надо сказать, что родители мои, в отличие от бабушки, были людьми ни капли не верующими. Как-то раз на Пасху мы по традиции приехали к бабушке, и моя мама решила подмести двор. Мне тогда было никак не больше четырех годков. Так вот бабуля (которую я безмерно люблю, уважаю и считаю мудрейшей в мире женщиной) рассказала маме такую историю.

Дело было в советские годы. Одна маманя на Пасху пошла работать в поле. А детей своих (уж и не помню, сколько их там было) заперла дома. Пока маманя была в поле, случился сильный пожар, и ее дети угорели. Все это произошло потому, что работать в такой большой праздник – страшный грех. Вот Боженька и покарал нерадивую маманю. Помню, как услышав бабушкин рассказ, я едва не лишился чувств от страха. Ведь мне уже тогда было известно, что Господь наш Всеведущ, а значит Он видит все наши дела и мысли, добрые и злые, и даже самые крошечные, на первый взгляд незначительные шалости.

Мама, конечно, на эту историю не обратила никакого внимания, а вот я стал бояться Бога. И страх этот становился тем сильнее, чем ближе мы с Ним соприкасались. Например, глядя на иконы, которые висели у бабушки в доме, я неосознанно стал опускать глаза, вспоминая о съеденной до обеда конфете или о том, как стрелял в кота Барсика виноградинами. Особенно же плохо мне было в церкви. Другие ребята шептались, негромко хихикали и радостно водружали ароматные восковые свечи на положенные для них места. А вот я все делал точно и сухо, опасаясь страшной неведомой кары, которая могла застигнуть меня запертым дома, точно так же, как и детей той несчастной женщины.

Со стороны все считали меня очень сознательным и ответственным мальчиком. Мне часто поручали разные важные дела. Например, передать записки в алтарь, подать священнику кадило, сходить в кухню за просфорами. Раз поднимаюсь я с подносом, полным свежеиспеченных просфор по порожкам, и вдруг боковая дверь храма открывается, и на меня со всего разбегу налетает какой-то сорванец. Я даже имени его не знал, потому что видел-то всего пару раз на службе. Лечу я, значит, вниз, и поднос с просфорами тоже летит. Отдельно, конечно. А сорванец нет чтоб помочь мне. Как ни в чем не бывало разворачивается – и поминайте как звали.

Сижу я на земле. Мне и больно, и обидно, и более всего страшно. Одно дело – конфеты до обеда воровать, и совсем другое – просфоры испортить. А тогда лето было, погода сухая стояла. Просфоры упали на землю и совсем не испачкались. То есть собери обратно на поднос – никто и не узнает. Мне бы позвать кого-то да признаться. Но вместо этого я просфоры зачем-то на поднос сложил и в церковь принес.

В самом деле, происшествие это осталось никем не замеченным. Служба закончилась, люди разобрали просфоры и разошлись. Мы с бабушкой тоже домой пошли. Вот иду я по дороге, и так мне страшно, что хоть ложись и помирай. Кругом чудится кара небесная. А как домой пришли – вообще: на меня и крыша валится, и еда поперек горла встает, и болезни разные смертельные проявляются. Хотел я бабушке рассказать обо всем. Но стыдно. Кое-как пережил ночь, а наутро отпросился погулять и побежал в церковь. Мне тогда только седьмой год шел, так что к исповеди меня еще не приглашали, иначе я б по форме покаялся.

Прибегаю я, значит, в церковь. Утро понедельника. Священника, конечно же, нет. Есть только бабулька на свечах. А отец Евгений, наш сельский батюшка, жил тут же в домике при церкви. Я говорю:

– Ой, не могу, помираю. Позовите мне батюшку.

Старушка поворчала, что, мол, зазря священника от дел отвлекать, но все-таки позвала его.

Вот пришел отец Евгений. Забрал меня с собой в маленькую комнатку – библиотеку. Усаживает на стульчик и слушает. А у меня уже истерика, слезы из глаз в три ручья. Говорю:

– Не хочу помирать молодым!

Батюшка строго:

– Хоть тебе и нет еще семи лет, чадо, нужно покаяться. Ну я и покаялся. Рассказал все про просфоры, а еще прибавил, что страшно боюсь Бога и не хочу погореть, как у той тетеньки дети.

Отец Евгений серьезным сделался. Подробно меня расспросил, кто мне такую страшилку рассказал, а потом и поясняет:

– Если бы Бог наш так каждого карал, и верующего, и неверующего, на Земле людей бы совсем не осталось. Вот представь, тебе говорят, что во дворе такого-то дома есть злая собака, которая всех и каждого готова в клочки разорвать. Ты что сделаешь? Я, не задумываясь, ответил:

– Конечно же, никогда не пойду в тот двор.

– А если тебе скажут, что собака эта может только на одного человека напасть. То есть, например, одного разорвет, а других уже не тронет. – Все равно не пойду, — настаивал я. Кому ж хочется, чтоб его собака разорвала?

Отец Евгений улыбнулся:

– Знаешь, а ведь я тоже, наверное, не пошел бы к той собаке. – Он помолчал, а потом продолжил: – Но вот Господь наш, точно так же, зная, что Его предадут нечеловеческим мукам, не задумываясь, пошел на свой крест. И ради добрых, и ради злых. Ради всех людей в мире, большая часть из которых в Него так никогда и не уверовала.

Я задумался:

– Получается, что Ему было всех их очень жалко?

– Получается, что так. А теперь скажи мне, может ли Тот, Кто способен на такую безграничную жалость к людям, сделать им что-то плохое? Я чуть не разревелся снова. Мне стало так тошно от того, что я столько времени боялся Бога.

А ведь Он ради всех и ради меня претерпел свои страдания. Значит, Он совсем не злой, а даже наоборот – очень добрый, самый добрый на свете.

И с этого дня жизнь моя юная кардинально переменилась. Нет, я не стал безнаказанно веселиться в церкви вместе с другими ребятами и совершать иные шалости. Я был все так же сдержан в своих действиях и мыслях. Только теперь мне было страшно не от того, что я мог получить какую-то там неизвестную кару. Я просто очень боялся обидеть дорогого моему сердцу и любящего Бога.

Светлана Андреянова,
Проза.ру