• Съезд православных гимназий в Тобольске
• Ф.М.Достоевский. О любви к народу
• Служение Богу и Отечеству
• Крест первосвятительства
• Мысли об образовании

Мои воспоминания

Фрагменты из одноименной книги
Николая Мартемьяновича Чукмалдина (1836-1901 гг.)

Торговля в Тюмени в середине XIX в.

Техника торговли была так проста и примитивна, что я скоро ее понял и начал продвигаться вперед быстро и успешно. Приходит покупательница, какая-нибудь деревенская баба, и спрашивает, например, сарафанного ситца. Вот типичный диалог, какой ведется, бывало, в этом случае.

– Ну-ка, покажи мне ситца сарафанного, – спрашивает баба.

– Вам какого? – ласковым вопросом отвечает продавец. – Есть ситцы светлые и темные. Не угодно ли кубового, самой прочной окраски?

– Ну покажи кубового.

Достается с полки целая стопа кусков кубового ситца разных рисунков и доброты. Развертываются куски и вытягиваются на прилавке перед покупательницей так, чтобы представить рисунок в наиболее выгодном освещении. Баба выбирает ситец, какой ей нравится, и спрашивает цену.

– Вот этот ситец чего стоит?

– 32 коп. серебром или 1 р. 12 к. ассигнациями, – не запинаясь, отвечает продавец.

– Что так дорого! Я вижу, ты запрашиваешь втридорога. Я не знаю, что тебе и «подать» (предложить).

– Сколько вам угодно подавайте, но ситец прочный, кубовый, и в сарафане будет прямо загляденье. А вымоете, еще будет ярче и красивее.

– Ну уж ты пошел нахваливать! Скажи-ка лучше, что стоит решительно?

– Извольте, для вас только: десять старых гривен.

– Нет, дорого! Возьми-ка половину.

– Что вы, что вы, помилуйте, да это ведь убыток будет! Даже фабрикант не может продавать за такую цену. Ведь одна кубовая краска чего стоит!

Баба колеблется и молчит. Потом решается и заявляет:

– Ну вот тебе семь гривен и больше не прибавлю.

– Невозможно это. Посудите сами, ведь семь гривен – это только 20 к. серебром. Ну хотите, вот вам цена – прежний рубль, а теперь 281/2 коп. – Ну, вам, краснобаю, можно разве верить? Берите, что даю, и меряйте десять аршин.

Баба намеревается из лавки уходить. Ее надо во что бы то ни стало удержать.

– Вы посмотрите-ка, как ситец этот прочен, – заявляет продавец и при этом быстро отрывает ленту от ситца.

Треск разрыва ткани интересует бабу. Она подходит снова к прилавку и любуется оторванной лентой, рассматривая ткань и разорванные нитки основы.

– Посмотрите-ка, как блестит колер краски, – снова начинает продавец свою рекламу, – нигде вы такого ситца не найдете. Вот рядом ермаковский ситец, низенькой доброты и линючих красок, – я возьму с вас цену за него только 20 к. Но куда же он годится против вот этого?

Баба еще колеблется с минуту, то рассматривая ленту отрывка, то спуская с прилавка полосу ситца.

– Ну вот вам: семь гривен и семишник (22 коп.), и больше я не дам ни гроша, – заявляет она, намереваясь снова уходить из лавки.

– Только для вас я отдаю за четвертак серебряный, – отвечает продавец и намеренно завертывает ситец по старым штампам, как бы желая убирать его на полку.

– Ну и не надо, – заявляет покупательница, направляясь решительно к выходу из лавки.

– Пожалуйте, пожалуйте, – настойчиво продолжает продавец, – я вам уступлю еще копейку.

– Чего же вы меня вернули, а сами опять тяните канитель? Сказано, более не прибавлю.

– Делать нечего, извольте, отдам и по вашей цене. Убыток ведь беру, только чтобы знали вы, где хороший товар продается.

На самом деле ситец стоит продавцу 15 к., и его можно продавать с хорошей пользой за 18 к. Но тенденция торговцев в те времена была такая, чтобы продавать с «запросом», как с кого придется. Запрашивать более чем двойные цены, продавать товары с 30-40 процентами пользы считалось столь нормальным, что продавец, умевший успешно это делать, был «на счету» и пользовался славой хорошего человека.

«Цены без запроса»

Спустя два года после начала моей службы продавцом товаров в лавке я приобрел настолько доверия от хозяев, что они разрешили мне сделать нововведение в способе продажи. Меня постоянно возмущали запрос цен и обман доверчивых покупателей: претило уверение в заведомой неправде, выдавая ложь за истину. Поэтому я задумал объявить цены без запроса и с такой целью поместить над лавкой вывеску, гласящую: «Цены без запроса».

Многие, кому я ранее рассказывал о моем проекте, находили его несбыточным и непрактичным. Даже приятель мой Шмурыгин находил его преждевременным. «Ты подумай, – говорил он, – кто поверит нам, что мы, целые века уверяя наших покупателей в неправде, вдруг в один присест сразу все изменим и скажем ему правду? Да разве покупатель этому поверит? Никогда.

А если так, то перестанут покупать товар, и для тебя наступит поражение». Старушка Екатерина Алексеевна сомнительно качала головой, приговаривая: «Господи Иисусе, какое ты, Миколушка, затеял неслыханное дело». Но я крепко верил в успех дела, настаивая на нем упорно, и наконец добился от хозяев разрешения на полное его применение.

С лихорадочной поспешностью расценил я товары с 20 процентом барыша, написал крупно цены на кусках материи и повесил над лавкой мою вывеску, где большими буквами было нарисовано: «Цены без запроса». Все это произвело в местном захолустье большую сенсацию и заставило говорить обывателей как о некоем событии, из ряда вон выходящем. Я начал торговать по новому методу. Никто сначала мне не верил, и покупатель уходил из лавки без покупки, не добившись сбавки цен. В первые дни торговля продолжалась плохо, а в базарный день, субботу, выручка едва достигла четверти того, что обыкновенно выручалось. Но зато молва об этом разошлась по целому уезду. Я несколько приуныл, хотя вера в конечный результат меня поддерживала, и я настойчиво продолжал вести новую систему продажи. К концу месяца однако ж торговля улучшилась, а потом постепенно расширялась дальше, пока не определилась лучше прежней. Я был героем дня и с гордостью смотрел, как новая система заслуживала между клиентами лавки все больше и больше доверия. Хозяин мой теперь часто осведомлялся о положении дела и, видимо, доволен был самим моим нововведением.

Метеорологические наблюдения в Тюмени

Не помню хорошенько, у кого из нас зародилась мысль – у меня или товарища моего Рылова, но мы сообща написали Петербургской обсерватории о нашем желании быть в Тюмени наблюдателями метеорологических явлений. Предложение наше было принято, и обсерватория прислала нам физические инструменты и таблицы, бланки для занесения наших наблюдений цифрами и принятыми терминами, предписав в то же время местному почтамту принимать бесплатно нашу корреспонденцию. Мы устроили эти наблюдения на чердаке отдельной (пропущено слово, вероятно, «комнаты» – прим. ред.), где раскрыли некоторую часть тесовой крыши. Каждый день в 8 ч. утра, в полдень и в 9 часов вечера мы лазили туда по лестнице записывать высоту барометра, температуру воздуха по Реомюру, осадки воды, силу ветра и видимое состояние неба.

Успешные пробы пера Я понемногу мужал и развивался, мои корреспонденции, печатавшиеся в «Губернских ведомостях», придавали мне в глазах общества вес и значение. В качестве купца я бывал уже в думских заседаниях, и помню случай, когда на представлении общества губернатору, покойному Деспот-Зеновичу, он перед всеми заявил городскому голове:

– Кто у вас тут автор корреспонденции из Тюмени г. Чукмалдин?

Меня представили, и я имел с ним маленький диспут о сломке старого гостиного двора.

Этот случай породил в глуши провинциального города большую сенсацию. Одни меня хвалили, а другие находили, что я какой-то деревенский выскочка, который полез даже к губернатору.

Неудачные промышленные опыты

Ткани. В Тюмени торговал мануфактурой елабужский уроженец Дмитрий Иванович Лагин, с которым мы сошлись на короткую дружескую ногу. Надоела ли ему и мне торговля ситцами, желали ли мы испытать что-нибудь новое, – только мы придумали пуститься в промышленное предприятие. Опыта в этом мы оба не имели никакого, но теоретические выкладки и подсчеты обещали нам вернейшую прибыль, не говоря уже про славу пионеров дела. Короче сказать, мы задумали устроить в Тюмени ткацкую фабрику хлопковых изделий, как, например: твина, тика, трико, нанки и сарпинки. Пряжу решили выписывать из Москвы, а рабочие ткачи в Тюмени находились из ссыльных поселенцев; они уверяли нас, подкрашенными сведениями и цифрами, в необычной выгодности такого предприятия. Мы арендовали здание на Малом городище (часть города) для ткацкой фабрики, ремонтировали его и выписали из Москвы станов с батанами, челноков, берд, шпуль, пряжи и проч. Мы наивно были убеждены, что все орудия этой фабрикации нужны только для первого обзаведения, а что потом в таком ремесленном городе, какова Тюмень, все будет сделано на месте, около фабрики, значительно дешевле, чем в Москве и Владимирской губернии, потому что лесные материалы и топливо в Тюмени по крайней мере в пять раз дешевле. Последний аргумент – дешевизна топлива и лесных материалов – казался нам, неопытным людям, настолько важным, что он как бы покрывал собою всякий риск, наше полное незнание дела и был важнее даже покупки пряжи за тридевять земель.

Трудно и рассказать теперь, каких трудов и хлопот стоило нам поставить и пустить в работу 10 ткацких станков в Тюмени, где на месте не было для этого ничего подготовленного окружающей промышленностью. Сломается челнок, испортится бердо, покривится навой – надобно усиленно искать мастера для исправления, а потом платить ему за поправку дороже, чем стоит новое орудие. Не хватило какого-нибудь цвета пряжи, нельзя оканчивать «сновать основу» – и вот останавливается ткацкий стан на два месяца, пока получится нужная пряжа из Москвы.

Но зато какие бывали славные минуты иллюзии, когда, например, мы с Лагиным наклеили на кусках твина и сарпинки наш ярлык с громким титулом: «Сибирская фабрика», – и принесли их в свои лавки для продажи потребителям. О! Такие хорошие минуты порою стоят массы трудов, времени и материальных убытков, потраченных на то, чтобы пережить их.

Два года мы возились с этой фабрикой, пока решили, что лучше ликвидировать ее, чем продолжать предприятие, явно не имевшее будущности.

Спички и мыло. На этом опыте, приведшем нас к полной неудаче и убыткам, мы однако не остановились. На родине моей, в д. Кулаковой, мы с тем же Лагиным устроили спичечную фабрику и мыловаренный завод. И то и другое, казалось нам, будет давать хорошую пользу, – первое потому, что главная работа в спичечном производстве, «древесная соломка», сподручна ремесленности жителей деревни, а второе потому, что мыло будем выделывать по методу нашего мастера-изобретателя и получим фабриката на 10 процентов больше. И в том, и в другом случае, конечно, была полная ошибка, а отсюда неизбежный убыток и гибель производства. Соломку нам готовили в деревне, но требовали плату ровно втрое большую, чем существует в Вятке; мыло, правда, выходило на 10 процентов больше, чем у других мыловаров, но когда просыхало, вес его уменьшался на 15 процентов, и сам фабрикат превращался в куски с высокими краями и втянутой серединой.

Таким образом, и здесь, несмотря на массу нашего труда и хлопот, нам не удалось ввести на родине моей ни нового производства спичек, ни нового способа варки мыла. И то и другое разбивалось в прах о суровую действительность и подтверждало лишний раз, что надо помнить никогда не пререкаемый закон житейский: «Берись за такое только дело, которое знаешь не меньше твоего мастера или приказчика. Иначе будет верная неудача».