• Служение Богу и Отечеству
• Боевая подруга: женщина и танк
• Съезд православных гимназий в Тобольске
• Сибирское предание «Сузге» и связь времен
• Ф.М.Достоевский. О любви к народу

Найти ключ к душе человека. К 210-летию Н.В. Гоголя

210-летний юбилей со дня рождения Николая Васильевича Гоголя (1809-1852 гг.) с новой остротой ставит вопрос об изучении его творческого наследия в свете христианского идеала. Подобно пушкинскому пророку, Гоголь, «духовной жаждою томим», искал пути к ее утолению, духом припадая к животворному источнику – Евангелию.

«Выше того не выдумать, что уже есть в Евангелии», – утверждал великий русский писатель. Призывая к обновлению всего строя жизни на началах христианства, Гоголь пророчески утверждал: «Один только исход общества из нынешнего положения – Евангелие». По справедливому суждению, гений Гоголя до сих пор остается неизвестным в желаемой полноте.

В 1847 году Гоголь пишет «Авторскую исповедь». В этом труде стремление к познанию человеческой души приводит Гоголя к самопознанию и Богопознанию: «О, как глубже перед тобой раскрывается это познание, когда начнешь дело с собственной своей души! На этом-то пути поневоле встретишься ближе с Тем, Который один из всех доселе бывших на земле показал в Себе полное познанье души человеческой». Неизбежное следствие самопознания – самовоспитание: «узнавать душу может один только тот, кто начал уже работать над собственной душой своей». Писатель указыва- ет путь к уяснению сложных духовных вопросов: «Найди только прежде ключ к своей собственной душе; когда же найдешь, тогда этим же ключом отопрешь души всех»; необходимо «покрепче всматриваться в душу человека, зная, что в ней ключ всего». Основополагающий «ключ всего» Гоголь нашел в Боге: «Все, где только выражалось познанье людей, от исповеди светского человека до исповеди анахорета и пустынника, меня занимало, и на этой дороге, нечувствительно, почти сам не ведая как, я пришел ко Христу, увидевши, что в Нем ключ к душе человека и что еще никто из душезнателей не всходил на ту высоту познанья душевного, на которой стоял Он». Исследуя и изображая жизнь, писатель «не совращался с своего пути» и закономерно «пришел к Тому, Кто есть источник жизни <…>, Который один полный ведатель души и от Кого одного я мог только узнать полнее душу».

Гоголь размышлял о действии Высшего Промысла в его писательской судьбе: «были такие обстоятельства, <…> которые заставляли меня, против воли моей собственной, входить глубже в душу человека»; «крутым поворотом, происшедшим не от моей воли, наведен я был заглянуть глубже в душу вообще и узнать, что существуют ее высшие степени и явления».

Обостренное стремление разгадать человека владело Гоголем сызмальства: «От малых лет была во мне страсть замечать за человеком, ловить душу его в малейших чертах и движеньях его»; «жажда знать душу человека так томила меня постоянно от дней моей юности»; «прежде, чем сделался писатель, уже имел я охоту: к наблюденью внутреннему над человеком и над душой человеческой».

В 1883 году выходит в свет рассказ Николая Семеновича Лескова «Путимец», в котором молодой Гоголь предстает сам как герой произведения. Лесков нисколько не погрешил против истины, отмечая в личности своего юного героя черты прозорливого и вдумчивого «душеведа»-христианина, который выражал горячее убеждение в способности падшей человеческой натуры к быстрому духовно-нравственному возрождению: «все, что тебе еще угодно, можешь отыскать в них дурного, а мне в них все-таки то дорого, что им все дурное в себе преодолеть и исправить ничего не стоит; мне любо и дорого, что они как умственно, так и нравственно могут возрастать столь быстро, как никто иной на свете. Сейчас он такой, а глазом не окинешь – как он уже и перекинется, – и пречудесный».

Дар предвидения, духовного проникновения, которым был наделен Гоголь, не укрылся ни от него самого, ни от окружающих. Еще в лицее была замечена незаурядная проницательность Гоголя: «Говорили, что я умею не то что передразнить, но угадать человека, то есть угадать, что он должен в таких и таких случаях сказать, с удержаньем самого склада и образа его мыслей и речей».

Ведя непрестанную внутреннюю работу, Гоголь ощущал себя и субъектом, и объектом самонаблюдения. Он признавался, что «наблюдал над собой, как учитель над учеником, не в книжном ученье, но и в простом нравственном, глядя на себя самого как на школьника». Это духовное самообразование, согласно гоголевской исповеди, было предопределено «желанием совершенства, если сходил за тем Сын Божий, чтобы сказать нам всем: “Будьте совершенны так, как совершен Отец ваш Небесный”».

Указанному в Евангелии пути совершенствования нет конца, не поставлено никаких пределов. Поэтому писатель не вправе быть скорым на обвинения несовершенному человеку. Гоголь размышляет: «Не мешало бы подумать <…>: “Не ошибаюсь ли я сам? Ведь я тоже человек. Дело здесь душевное. Душа человека – кладезь, не для всех доступный иногда <…> Часто и наискуснейшие врачи принимали одну болезнь за другую и узнавали ошибку свою только тогда, когда разрезывали уже мертвый труп”».

Отсюда – осознание величайшей ответственности за непраздное, учительное слово в полном соответствии с поучением Христа: «за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: Ибо от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься» (12, 35-36).

Гоголь-писатель обостренно ощущал священную сущность слова: «чувствовал чутьем всей души моей, что оно должно быть свято <…> словесное поприще есть тоже служба». Слово имеет разительную силу, обладает действенной духовной энергией. Оно способно изменить устремления души и саму судьбу человека. Просвещенный Божественным откровением ум Гоголя впоследствии привел его к основным писательским установкам: «Опасно шутить писателю со словом»; «Чем истины выше, тем нужно быть осторожнее с ними»; «Обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку».

Подлинное глубокое выражение внутренней жизни молодого Гоголя находим в примечательном письме из Нежина 1 марта 1828 г. Гоголь пишет матери, что претерпел «столько неблагодарностей, несправедливостей глупых, смешных притязаний, холодного презрения и проч.», и признается: «Все выносил я без упреков, без роптания, никто не слыхал моих жалоб, я даже всегда хвалил виновников моего горя <…>. Уроки, которые я от них получил, останутся навеки неизгладимыми <…> Вы увидите, что со временем за все их худые дела я буду в состоянии заплатить благодеяниями, потому что зло их мне обратилось в добро».

Жертвенный путь с ранних лет привлекал Гоголя: «даже в детстве, даже во время школьного учения <…> мне всегда казалось, что в жизни моей мне предстоит какое-то большое самопожертвование». Стезя великого русского писателя, обрекшего себя «на нищенскую и скитающуюся жизнь», – это аскетический путь бесприютного странника. «Как будто нарочно дала мне судьба тернистый путь», – говорил Гоголь.

Религиозные искания на пути духовного освобождения в последние годы жизни писателя вызвали в нем острое «томление духа». Духовная жажда утоляется во Христе, в праведной жизни по Его заповедям: «Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром» (Отк. 22, 17); «кто жаждет, иди ко Мне и пей» (Ин. 7, 37).

Мысль о монашестве не оставляла Гоголя: «Не дело поэта втираться в мирской рынок. Как молчаливый монах, живет он в мире, не принадлежа к нему, и его чистая, непорочная душа умеет только беседовать с Богом». Это образное сравнение, подчеркивающее духовную высоту писательского труда, «художнически-монастырской работы», постепенно перерастает в убеждение: «нет выше удела на свете, как званье монаха». В письмах Гоголь признается, что больше годится «для монастыря, чем для жизни светской».

Укреплению православного идеала способствовало глубокое вхождение писателя в молитвенный духовный опыт, обращение к святоотеческому наследию. Так, Гоголь просил прислать ему в Рим «молитвенник самый пространный, где бы находились все молитвы, писанные отцами Церкви, пустынниками и мучениками». Писатель штудировал труды святых отцов, делал выписки из богослужебных книг, создавал собственную духовную прозу. На сохранившемся в Оптиной пустыни первом томе «Мертвых душ» автор отметил: «Здравую психологию и не кривое, а прямое понимание души встречаем лишь у подвижников-отшельников».

Писатель много и усердно молился: «Помолюсь, да укрепится душа и соберутся силы, и с Богом за дело», – писал он накануне паломнической поездки по святым местам.

В предсмертных записях Гоголь оставил истинно пасхальный завет воскрешения «мертвых душ»: «Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк прелазай иначе есть тать и разбойник». Великий писатель-классик горячо ратовал за восстановление образа Божьего в «пошлом», «холодном, раздробленном, повседневном характере» человека, опутанного «всей страшной, потрясающей тиной мелочей». Эта задача остается не менее плодотворной и сейчас, ибо «цели христианства вечны».

П.И. Геллер. Пушкин и Жуковский слушают Гоголя

В.А. Волков. Гоголь в Василевке слушает бандуриста

Алла Анатольевна
Новикова-Строганова,
доктор филологических наук,
член Союза писателей России