Найти ключ к душе человека. К 210-летию Н.В. Гоголя
210-летний юбилей со дня рождения Николая Васильевича Гоголя
(1809-1852 гг.) с новой остротой ставит вопрос об изучении его творческого наследия в свете христианского идеала. Подобно пушкинскому
пророку, Гоголь, «духовной жаждою
томим», искал пути к ее утолению,
духом припадая к животворному
источнику – Евангелию.
«Выше того не выдумать, что уже
есть в Евангелии», – утверждал великий русский писатель. Призывая
к обновлению всего строя жизни на
началах христианства, Гоголь пророчески утверждал: «Один только исход общества из нынешнего положения – Евангелие». По справедливому
суждению, гений Гоголя до сих пор
остается неизвестным в желаемой
полноте.
В 1847 году Гоголь пишет «Авторскую исповедь». В этом труде стремление к познанию человеческой души
приводит Гоголя к самопознанию и
Богопознанию: «О, как глубже перед
тобой раскрывается это познание, когда начнешь дело с собственной своей души! На этом-то пути поневоле
встретишься ближе с Тем, Который
один из всех доселе бывших на земле
показал в Себе полное познанье души
человеческой». Неизбежное следствие
самопознания – самовоспитание: «узнавать душу может один только тот,
кто начал уже работать над собственной душой своей». Писатель указыва-
ет путь к уяснению сложных духовных вопросов: «Найди только прежде
ключ к своей собственной душе; когда же найдешь, тогда этим же ключом
отопрешь души всех»; необходимо
«покрепче всматриваться в душу человека, зная, что в ней ключ всего».
Основополагающий «ключ всего»
Гоголь нашел в Боге: «Все, где только
выражалось познанье людей, от исповеди светского человека до исповеди анахорета и пустынника, меня
занимало, и на этой дороге, нечувствительно, почти сам не ведая как, я
пришел ко Христу, увидевши, что в
Нем ключ к душе человека и что еще
никто из душезнателей не всходил на
ту высоту познанья душевного, на которой стоял Он». Исследуя и изображая жизнь, писатель «не совращался
с своего пути» и закономерно «пришел к Тому, Кто есть источник жизни
<…>, Который один полный ведатель
души и от Кого одного я мог только
узнать полнее душу».
Гоголь размышлял о действии
Высшего Промысла в его писательской судьбе: «были такие обстоятельства, <…> которые заставляли меня,
против воли моей собственной, входить глубже в душу человека»; «крутым поворотом, происшедшим не от
моей воли, наведен я был заглянуть
глубже в душу вообще и узнать, что
существуют ее высшие степени и явления».
Обостренное стремление разгадать
человека владело Гоголем сызмальства: «От малых лет была во мне
страсть замечать за человеком, ловить душу его в малейших чертах и
движеньях его»; «жажда знать душу
человека так томила меня постоянно
от дней моей юности»; «прежде, чем
сделался писатель, уже имел я охоту:
к наблюденью внутреннему над человеком и над душой человеческой».
В 1883 году выходит в свет рассказ
Николая Семеновича Лескова «Путимец», в котором молодой Гоголь
предстает сам как герой произведения. Лесков нисколько не погрешил
против истины, отмечая в личности
своего юного героя черты прозорливого и вдумчивого «душеведа»-христианина, который выражал горячее
убеждение в способности падшей
человеческой натуры к быстрому духовно-нравственному возрождению:
«все, что тебе еще угодно, можешь
отыскать в них дурного, а мне в них
все-таки то дорого, что им все дурное
в себе преодолеть и исправить ничего
не стоит; мне любо и дорого, что они
как умственно, так и нравственно могут возрастать столь быстро, как никто иной на свете. Сейчас он такой,
а глазом не окинешь – как он уже и
перекинется, – и пречудесный».
Дар предвидения, духовного проникновения, которым был наделен
Гоголь, не укрылся ни от него самого,
ни от окружающих. Еще в лицее была
замечена незаурядная проницательность Гоголя: «Говорили, что я умею
не то что передразнить, но угадать
человека, то есть угадать, что он должен в таких и таких случаях сказать,
с удержаньем самого склада и образа
его мыслей и речей».
Ведя непрестанную внутреннюю
работу, Гоголь ощущал себя и субъектом, и объектом самонаблюдения.
Он признавался, что «наблюдал над
собой, как учитель над учеником, не
в книжном ученье, но и в простом
нравственном, глядя на себя самого
как на школьника». Это духовное самообразование, согласно гоголевской
исповеди, было предопределено «желанием совершенства, если сходил за
тем Сын Божий, чтобы сказать нам
всем: “Будьте совершенны так, как совершен Отец ваш Небесный”».
Указанному в Евангелии пути совершенствования нет конца, не поставлено никаких пределов. Поэтому писатель не вправе быть скорым на
обвинения несовершенному человеку.
Гоголь размышляет: «Не мешало бы
подумать <…>: “Не ошибаюсь ли я
сам? Ведь я тоже человек. Дело здесь
душевное. Душа человека – кладезь,
не для всех доступный иногда <…>
Часто и наискуснейшие врачи принимали одну болезнь за другую и узнавали ошибку свою только тогда, когда
разрезывали уже мертвый труп”».
Отсюда – осознание величайшей
ответственности за непраздное, учительное слово в полном соответствии
с поучением Христа: «за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут
они ответ в день суда: Ибо от слов
своих оправдаешься и от слов своих
осудишься» (12, 35-36).
Гоголь-писатель обостренно ощущал священную сущность слова:
«чувствовал чутьем всей души моей,
что оно должно быть свято <…> словесное поприще есть тоже служба».
Слово имеет разительную силу, обладает действенной духовной энергией.
Оно способно изменить устремления
души и саму судьбу человека. Просвещенный Божественным откровением
ум Гоголя впоследствии привел его к
основным писательским установкам:
«Опасно шутить писателю со словом»;
«Чем истины выше, тем нужно быть
осторожнее с ними»; «Обращаться с
словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку».
Подлинное глубокое выражение
внутренней жизни молодого Гоголя
находим в примечательном письме
из Нежина 1 марта 1828 г. Гоголь пишет матери, что претерпел «столько
неблагодарностей, несправедливостей
глупых, смешных притязаний, холодного презрения и проч.», и признается: «Все выносил я без упреков, без
роптания, никто не слыхал моих жалоб, я даже всегда хвалил виновников
моего горя <…>. Уроки, которые я от
них получил, останутся навеки неизгладимыми <…> Вы увидите, что со
временем за все их худые дела я буду
в состоянии заплатить благодеяниями, потому что зло их мне обратилось
в добро».
Жертвенный путь с ранних лет
привлекал Гоголя: «даже в детстве,
даже во время школьного учения
<…> мне всегда казалось, что в жизни
моей мне предстоит какое-то большое самопожертвование». Стезя великого русского писателя, обрекшего
себя «на нищенскую и скитающуюся жизнь», – это аскетический путь
бесприютного странника. «Как будто
нарочно дала мне судьба тернистый
путь», – говорил Гоголь.
Религиозные искания на пути духовного освобождения в последние
годы жизни писателя вызвали в нем
острое «томление духа». Духовная
жажда утоляется во Христе, в праведной жизни по Его заповедям: «Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром»
(Отк. 22, 17); «кто жаждет, иди ко
Мне и пей» (Ин. 7, 37).
Мысль о монашестве не оставляла
Гоголя: «Не дело поэта втираться в
мирской рынок. Как молчаливый монах, живет он в мире, не принадлежа
к нему, и его чистая, непорочная душа
умеет только беседовать с Богом». Это
образное сравнение, подчеркивающее
духовную высоту писательского труда, «художнически-монастырской
работы», постепенно перерастает в
убеждение: «нет выше удела на свете,
как званье монаха». В письмах Гоголь
признается, что больше годится «для
монастыря, чем для жизни светской».
Укреплению православного идеала
способствовало глубокое вхождение
писателя в молитвенный духовный
опыт, обращение к святоотеческому
наследию. Так, Гоголь просил прислать ему в Рим «молитвенник самый
пространный, где бы находились все
молитвы, писанные отцами Церкви,
пустынниками и мучениками». Писатель штудировал труды святых отцов,
делал выписки из богослужебных
книг, создавал собственную духовную
прозу. На сохранившемся в Оптиной
пустыни первом томе «Мертвых душ»
автор отметил: «Здравую психологию и не кривое, а прямое понимание
души встречаем лишь у подвижников-отшельников».
Писатель много и усердно молился: «Помолюсь, да укрепится душа и
соберутся силы, и с Богом за дело»,
– писал он накануне паломнической
поездки по святым местам.
В предсмертных записях Гоголь
оставил истинно пасхальный завет
воскрешения «мертвых душ»: «Будьте не мертвые, а живые души. Нет
другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк прелазай иначе
есть тать и разбойник». Великий
писатель-классик горячо ратовал за
восстановление образа Божьего в
«пошлом», «холодном, раздробленном,
повседневном характере» человека,
опутанного «всей страшной, потрясающей тиной мелочей». Эта задача
остается не менее плодотворной и
сейчас, ибо «цели христианства вечны».
П.И. Геллер. Пушкин и Жуковский слушают Гоголя
В.А. Волков. Гоголь в Василевке слушает бандуриста
Алла Анатольевна
Новикова-Строганова,
доктор филологических наук,
член Союза писателей России
