• Жизненно и прочно одно добро
• Христианское понимание смерти
• Крест первосвятительства
• Мысли об образовании
• Ф.М.Достоевский. О любви к народу

Перекрёсток веры, надежды, ...

Рассказ
Виктор Николаевич Бычков

Отец Василий закончил службу, стоял на крылечке церкви, смотрел, как расходились люди. Еще во время молитвы он заметил в глазах прихожан, почувствовал в их поведении, прочитал на их угнетенных лицах страх, страх перед днем сегодняшним, перед днем завтрашним.

Даже стояли во время Богослужения совершенно не так, как требовали того церковные каноны. Куда подевалось то смирение, то внимание, с коим внимали раньше они слова Божий о терпимости, о любви и сострадании к ближнему, о сплочении и помощи друг другу в тяжкую годину.

Как мог, успокаивал, вселял надежду и веру молитвой, благословлял набраться сил, терпения, без чего не вынести то горе, те несчастья, что выпали на головы прихожан.

С началом войны их число резко сократилось: то ли не до молитв стало, то ли боятся люди выходить на улицу? А, может, и то, и другое вместе взятое, только на сегодняшней службе было не больше пятнадцати человек. Еще и службу-то до конца не закончил, а уже началось шевеление, послышалось нетерпеливое покашливание, люди то и дело оборачивали головы в сторону выхода, переминаясь с ноги на ногу.

Уходили из церкви второпях, толкаясь в дверях, и шли, не поднимая глаз, не замечая, не радуясь тихому июльскому дню. Оно и понятно, чему радоваться, если уже второй месяц, как идет война, и она не минула деревню Слободу, что раскинулась по-вдолъ шоссе Москва-Брест почти на границе России и Белоруссии, а прямо подмяла ее под себя.

Небольшая деревянная церковь с одним куполом без колокола, который сняли еще в двадцатых годах, с пристройками, с таким же небольшим домиком для семьи отца Василия возведена была во времена восшествия на престол последнего царя Российской империи и в его честь.

Построенная на перекрестке дорог, она хорошо видна с любой стороны на подъезде к Слободе со всех близлежащих деревень. Каким-то чудом смогла устоять, выжить в далеко не благодатные для Церкви времена, когда рушились и не такие храмы.

А вот устояла, выжила, только колокол потеряла. Даже когда НКВД забрал последнего настоятеля церкви отца Василия, какой-то добрый человек навесил самодельный замок на входную дверь. Матушка Евфросиния даже не заметила, кто и когда это сделал: утром пошла проверить храм, а на нем замок.

Так и простояла церковь закрытой, пока через полгода из тюрьмы не вернулся отец Василий. Ждала, значит, и верила, что вернется, что добро восторжествует.

По возвращении домой сразу кинулся к ней, сам лично трогал замок, но ломать не стал, отложил на утро. А утром она стояла открытой. И внутри все целое, только слегка припорошено пылью. Прямо, чудо какое-то.

Две липы со стороны шоссе, кусты сирени по бокам аккуратной дорожки, что ведет в храм, несколько скрашивают почерневшие от времени бревна.

В сторону Москвы все идут и идут немецкие войска. Изредка машины останавливаются у колодца, что напротив, тогда окрестности оглашаются громким смехом, чужой речью.

Вот и теперь группа солдат разминались, гоняли мячик на обочине, хохотали.

- Да-а, тяжело нам придется, - батюшка вздохнул, закрыл дверь, перекрестился сам, перекрестил церковь, направился домой.

В здании средней школы расположилась немецкая комендатура, введен комендантский час.

Вчера вызывали в школу отца Василия.

Немецкий комендант - молодой, лет тридцати, майор Вернер Карл Ка-спарович - даже вышел из-за стола, любезно предложил стул.

- Не удивляйтесь моему русскому языку, - успел упредить священнослужителя.

- Я родился и вырос в России, в Санкт-Петербурге, так что...

- Что вы, господин майор. Я всегда считал армейских и флотских офицеров высокообразованными и культурными людьми. Это только большевики почему-то пропагандировали офицерский состав, особенно царской армии и армий противников, как солдафонов, костоломов и дуболомов, - гость оценил по достоинству и учтивость, и знание иностранного языка. - А я имею в виду офицеров разных армий.

- Да-да. Я вас понимаю. Если мне не изменяет память, отец Василий, вы были полковым священником в русско-японской компании?

- Хм, завидная осведомленность, господин майор, - удивился гость.

- Хотя, впрочем, чему удивляться? НКВД не успел вывести архивы?

- Может быть. Но не об этом речь,

- хозяин кабинета вышел из-за стола, взял стул и сел напротив священнослужителя. - Почему вас не расстреляли в тюрьме в тридцать восьмом году?

- Даже так? - гримаса удивления в очередной раз коснулась лица отца Василия. - Скажу честно - не знаю. Отпустили и все. Как арестовали, так и отпустили без объяснений и, тем более, без извинений.

- Ну, что ж. Это в духе большевиков и комиссаров. Я вас понимаю. А сейчас скажите мне, пожалуйста, как вы относитесь к оккупационным войскам, к новой германской власти?

Пронзительный взгляд голубых, немножко на выкате, глаз коменданта застыл на лице священника. Майор даже подобрался весь, изготовился, как для прыжка.

Отцу Василию стало неуютно вдруг: куда подевались выдержка и мудрость прожитых семидесяти с лишним лет, опыт общения с людьми разных взглядов и вероисповедания отошел за пределы кабинета. Вот эти глаза как будто раздевали, пронизывали насквозь. Хотелось отвернуться, закрыться, не видеть их. Помимо проницательности, в них затаилась скрытая угроза, притом такая угроза, по сравнению с которой пытки в тюрьме при Советской власти казались детскими шалостями. Там отец Василий отвечал сам за себя, а это совершенно другое дело. Здесь крылась большее: надо будет отвечать и за паству. Гость это видел и понимал, поэтому не спешил, выискивал тот вариант ответа, который удовлетворил бы обе стороны.

- Я признателен вам за возможность совершать Богослужения во вверенном мне храме, господин комендант, - руки священника застыли на нагрудном кресте, голова склонилась в благодарном поклоне.

- Надеюсь, вам не стоит напоминать, что вся власть от Бога? - комендант сменил позу, закинул ногу за ногу. - Командование наших войск очень лояльно и с пониманием относится к вероисповеданию на оккупированной территории. Полагаю, в своих проповедях и молитвах вы оцените сей факт по достоинству и донесете до паствы, отец Василий? В отличие от Советов, Германия в конфессиональной политике придерживается свободы религий.

- Благодарю вас, господин майор. Добродетель всегда останется добродетелью, и ей не нужны дополнительные усилия быть замеченной и по достоинству оцененной прихожанами. Она не нуждается в лести. Добро, как и слова Божий, всегда найдет дорогу к свету и войдет в души людей.

- Ну, что ж. Будем считать, что протокольная часть встречи завершилась, остается официальная ее половина, -хозяин встал, прошелся по кабинету.

В открытое окно заглядывало полуденное солнце, легкий аромат разнотравья и речной сырости доносились со стороны реки Деснянки.

Где-то протарахтел мотоцикл, его звуки застыли, растворились в летнем мареве. Отдаленный взрыв напомнил, что не все так гладко за окном бывшей школы.

- Реалии таковы, отец Василий, что мы живем по законам военного времени, - в подтверждение взрыва начал комендант. Начищенные до зеркального блеска сапоги слегка поскрипывали при каждом шаге хозяина, утверждали, впечатывали его слова в сознание гостя, придавая им значимость истины в последней инстанции.

- Из уважения к вам, напоминаю, что всякие контакты с советскими военнослужащими, евреями, комиссарами и другими врагами великой Германии категорически запрещены. Вы понимаете меня?

- Да, господин майор, понимаю, — отец Василий встал и уже стоя провожал глазами расхаживающего по кабинету коменданта.

- Надеюсь, вы знаете, чем чревато неисполнение приказов и распоряжений оккупационных властей? - комендант остановился напротив гостя, поймал глазами его взгляд.

- Да, господин комендант, знаю. Расстрел.

- Правильно, и поэтому прошу вас, отец Василий: будьте благоразумны. Я склонен думать, что мы с вами подружимся.

- Да, господин майор. Истинная вера только укрепляет наши тела и души. До свидания.

Батюшка шел по тропинке к дому, вспоминал вчерашний разговор с комендантом; «Как мягко стелет господин майор, но он глубоко ошибается. Вера в Господа только укрепляется верой в свою Родину, в свой народ», - но додумать не успел.

За забором, что со стороны колхозного сада, увидел шевеление, человеческую тень. Оглянулся вокруг, задержал взгляд на играющих немецких солдатах и только после этого направился к тому месту.

Заросли полыни, чернобыла и репейника скрывали троих человек: двоих мужчин в форме красноармейцев и молодую, лет двадцати, девушку в солдатской гимнастерке и темной юбке в больших и широких, не по размеру, сапогах.

Один из мужчин был, по-видимому, в тяжелом состоянии, так как голова и рука в предплечье были замотаны грязными тряпками, бывшими когда-то бинтами. Второй - молодой, смуглый, азиатского типа лицом - смотрел на священника с интересом и некоторой долей опаски. Автомат из рук не выпустил, а, напротив, держал его наизготовку, будто готовый вот-вот выстрелить.

- Кто вы? - отец Василий наклонился через забор, внимательно рассматривая незнакомцев. Легкое волнение все же нахлынуло, помешало сохранить полное спокойствие. - Впрочем, что я спрашиваю. Какая нужда привела вас сюда? Вот, опять что-то не то говорю. Чем могу служить, дети мои?

- Помогите, батюшка, - девушка привстала на колени, ухватилась руками за плетень. - Помогите, из-под Минска идем, товарищ политрук ранен, идти не может. Вот, Азат от Березины на спине его тащит уже который день, - и указала рукой на смуглого юношу.

Священник еще мгновение смотрел на неожиданных гостей, потом повернулся, отыскал глазами немецких солдат. Те строились у машин, сами машины стояли с работающими моторами.

«Уезжают, - мелькнуло в сознании. - Значит, это знак Божий. Так тому и быть».

- Проследи, дочка, за мной: я пойду к пристройке, что за храмом со стороны сада, открою, а вы потихоньку перебирайтесь туда после того, как уедут солдаты.

Эта пристройка сохранилась с момента строительства самой церкви. Видно, строители использовали ее и под жилье, и под склад. Сложенная «в крест» из леса-кругляка, она готова была простоять еще столько же.

Отец Василий, по сути, и не пользовался ею: иногда ставил инвентарь, складывал ненужный хлам. А в основном ее использовали под свои игры сначала дети священника, а потом и внуки.

Крыша, правда, прохудилась в некоторых местах, все не доходили руки заменить кое-где сгнившую дранку. Откладывал на «потом». А теперь какая крыша?

«Вот, господин майор, и вступили мы с тобой в противоречия, - священник грустно усмехнулся в бороду, открыл дверь в пристройку. - Как это грамотно и четко расписали вы права и обязанности мои там, у себя в германских штабах. Все хорошо и по-немецки правильно у вас спланировано. Но вы забыли одно, упустили главное, господин комендант. Да, упустили, не учли, и в этом ваша главная ошибка. Русский человек не мыслит себе веру в Христа без веры и любви к Родине. Это у нас едино, неотделимо, а вы пытаетесь поставить нас по разные стороны. Не бывать этому, нет, не бывать. Значит, не долог ваш визит на нашу землю, нет, не долог».

Батюшка спорил с воображаемым собеседником, а руки продолжали разбирать хлам, сооружать что-то наподобие то ли кровати, то ли нар.

Убедившись, что это у него получилось, с минуту полюбовался на свою работу, вышел во двор.

Машины с немцами еще не уехали, но вот-вот должны были начать движения.

Кинул взгляд туда, где оставил красноармейцев: не заметил ни единого шевеления.

«Добро. Видно, народ приучен к опасности, - промелькнуло в сознании. — Ну, и ладно. Так о чем же это я? Ах, да. Ошибаетесь вы, господа хорошие. Неотделимы мы, не-от-де-ли-мы!

Как это вы мыслите? Вот сейчас я возьму и брошу свою паству один на один с вами? Дудки! Вот, видели? -батюшка сунул куда-то в пространство огромный кукиш. - Вот вам, захлебнетесь собственной злобой, антихристы! Прости, Господи, мя, грешного, - отец Василий перекрестился. - Не к месту будет упомянуто диавольское немецкое отродье».

Служил он тогда полковым священником в Восточном отряде генерала Засулича под Тюренченом вблизи китайско-карейской границы на реке Ялу, что была хорошим препятствием японским войскам на пути в Южную Маньчжурию. Отец Василий прикрыл глаза, сложив руки на животе, ждал отъезда немцев, вспоминал.

В тот день он был в роте своего товарища по службе капитана Некрасова. Сидели в блиндаже, пили чай, как вдруг японцы пошли в атаку. Правда, перед атакой добрый час обстреливали позиции роты из артиллерийских орудий и только потом начали переправу.

- Вы бы, батюшка, ушли отсюда подобру-поздорову, - ротный то и дело выходил из блиндажа, лично следил за быстро меняющейся обстановкой.-Не равен час; уж слишком заметная мишень вы для япошек.

- Побойтесь Бога, господин капитан! Это где видано, чтобы русский священник показывал спину врагу?

- Ну, воля ваша, батюшка. Мое дело предупредить.

Отец Василий хорошо помнит, как умирал от ран у него на руках капитан Некрасов Вениамин Владимирович. А чем мог помочь полковой священник своему умирающему другу?

И тут прорвали японцы оборону на левом фланге роты. Вот тогда-то и встал из окопа отец Василий, в миру - Старостин Василий сын Петра, полковой священник.

По сану иметь оружие не положено. Расставив руки и воздев к небу крест, заорал, перекричав шум боя, как никогда еще не кричал двадцатишестилетний здоровяк:

- Братцы-ы! Не посрамим земли Русской! Изгоним басурманов! Дави косорылых! - и пошел, не оглядываясь, на врага. Знал, чувствовал, как за спиной вырастала стена из русских солдат, и шел бесстрашно на японские штыки.

В пылу рукопашной кого-то гвоздил кулаком, кого-то - хватал за горло. Видел, хорошо видел и запомнил на всю жизнь, как вокруг него образовалось кольцо солдатское, как бились, пластались русские солдаты, оберегая от вражеского штыка безоружного полкового священника отца Василия.

А он и не прятался, а, напротив, вел их за собой, кулаком с зажатым в нем крестом прокладывал дорогу. И сбросили тогда япошек в реку, сбросили.

Да, Бог миловал в той атаке. Живым, невредимым вернулся в окопы отец Василий в изодранной, политой кровью рясе. А спустя минуту осколок от японского снаряда нашел-таки полкового священника уже среди своих, в разрушенном ротном блиндаже, где лежало тело его друга Вениамина Владимировича Некрасова.

Опомнился, пришел в себя уже на санитарной повозке.

Затем были госпитали, врачебные комиссии, которые запретили отцу Василию занимать духовную должность в воинских частях.

Золотым крестом на Георгиевской ленте наградили его тоже в госпитале. Из царских рук принимал награду.

А потом были и этот приход, и эта церковка.

«И вы хотите после всего этого моей лояльности к вам, супостатам и агрессорам? Дудки! Хотите, чтобы я забыл духовное и кровное родство, что связывает воедино весь народ на земле нашей? Вот вам, антихристы, вот вам!» - и еще раз ткнул кукишем в сторону отъезжающих немецких машин.

Продолжение следует