• Служение Богу и Отечеству
• Границы послушания
• Выйти замуж
• «Я – Михайло Калашников, христианин и православный по вере своей»
• Мысли об образовании

Тимоха

Непридуманная история

Самым ходовым транспортом в станице Должанская (Краснодарский край, на берегу Азовского моря – прим. ред.) был велосипед. На работу, в магазин, к морю – милое дело прокатиться. Мотоцикл, а тем более жигули или нива были для станичников роскошью. На владельцев этих видов транспорта поглядывали с некоторым укором.

Приехав сюда отдыхать, я первым делом купил велосипед. И нисколько не пожалел об этом. Он не только экономил время и силы, но и доставлял удовольствие. Я без устали гонял по гладким песчаным дорогам и тропинкам, делал стремительные броски на пустынную охровую косу, которая гигантским серпом вдавалась в море, а иногда навещал знакомых пасечников (их ульи были вблизи гречишного поля).

Станица, а особенно море так мне понравились, что я задержался до конца сентября; для меня, северянина, лето еще как бы продолжалось, и я купался почти каждый день. Вскоре, однако, подул северный ветер, и, к большому сожалению, купания пришлось прекратить.

– Домой собираешься? – спросил меня знакомый пенсионер Андреич (мы ехали на велосипедах по центральной асфальтированной улице станицы).

– Да.

– А велосипед?

– На нем и поеду.

– До самой Москвы?

– Конечно.

Я, разумеется, пошутил – велосипед я решил оставить в станице до следующего года. Мой собеседник шутки не понял и сказал:

– А что, дней через… – он, соображая, наморщил лоб, – дней через семь будешь дома! Ну не через семь, так через десять. Молодому оно в охотку прокатиться. Один мой годок в Краснодар катался. Триста километров – не фунт изюму! Да еще с одной ногой.

– Неужели?

– Да.

– А что если и мне прокатиться по этому маршруту? – неожиданно для самого себя сказал я. – Для тренировки. На юг ехать приятнее, чем на север. Тем более у меня еще целый месяц свободного времени.

– Прокатнись, – одобрил Андреич. – Не пожалеешь! Может, и на Черном море побываешь, от Краснодара до него рукой подать.

– Действительно.

Идея мне нравилась все больше и больше.

– Там еще тепло, успеешь позагорать.

Загляни к моему годку – он тебе дорогу обскажет.

– А где он живет?

– На краю станицы. Да тебе любой пацаненок укажет, где живет Тимоха.

Его дом я нашел быстро: он стоял в проулке, вблизи обрыва, откуда открывался прекрасный вид на море. Я прислонил велосипед к палисаднику и подошел к калитке. Хозяин столярничал под деревянным навесом. Я кашлянул. Тимоха оставил работу и, припадая на протез, подошел ко мне.

Среднего роста, сухощавый, мускулистый, он походил на подростка. Загорелое, почти коричневое, морщинистое лицо, светло-синие, как две морские капли, глаза смотрели пытливо, но доброжелательно. Он сразу расположил меня к себе.

– Оторвал небось от дела?

– Ничего, – махнул рукой Тимоха, – работа не медведь, в лес не уйдет.

Узнав о цели моего приезда, он сказал:

– За милую душу прокотишься. Сухо, тепло, крути да крути. Остановился, отдохнул чуток в тенечке, под шелковицей, и дальше… А может, и мне с тобой? – загорелся вдруг Тимоха, его лицо оживилось, он стал как бы выше ростом. – Хотя, – он глубоко вздохнул, – и рад бы в рай, да грехи не пускают – я человек занятой, маслобойню сторожу…

– Дорога сносная? – спросил я.

– Накатанная. По-над морем проедешь, а дальше и вовсе асфальт начнется. Домчишься в два счета. Я ехал вдоль железной дороги, по тропинке – одно удовольствие!

– Часто останавливался?

– Часто. Я люблю погуторить с людьми. Человек – что книга: погуторил – прочитал книгу.

– А ездил для чего?

– Землю посмотреть. И людей – чем они дышут. Да… – Тимоха поскреб затылок. – Скрозь все изменилось супротив прежнего. При Сталине и Брежневе было терпимо. А счас… ни коня, ни возу, ни что на воз положить.

– Н-да, подзанесло нас…

– А знашь, паря, станичники не озлобились, шутят: была шуба – шубу нашивали; нет шубы – в шубе хаживали. Вот это мне пондравилось.

На дороге появилась фура с бидонами.

Пегая кобыла еле плелась, но возница ее не подгонял, хотя и держал кнут в руке. Тимоха кивнул ему, тот ответил тем же.

– Я люблю эту землю, потому и ездил, – продолжал мой собеседник. – Я за нее кровушку проливал; она мне дороже собственной жизни. А то, что все кругом скособенилось… – Тимоха распрямил плечи, посмотрел поверх моей головы. – Зато я не скособенился! Как мать любит увечного ребенка больше здорового, так и я – мою землю. Так-то, паря.

– До Берлина, наверно, дошел? – полюбопытствовал я.

– Не привелось. В южной Польше забуксовал.

– Как, если не секрет?

– Какой же тут секрет? – Тимоха взялся обеими руками за перекладину калитки.

– Дело было вблизи Кракова. Наша рота расчищала путь к переправе через Вислу и попала под перекрестный огонь. Многие наши полегли. А Федюху, моего лучшего дружка, тяжело ранило в живот; я взвалил его на себя и пополз – а он дюже грузный, да еще боекомплект. «Брось ты меня, – говорит Федюха, – оба пропадем». «Нет, – отвечаю, – не брошу. Сам погибай, а товарища выручай».

Кусаю губы в кровь, но ползу – метр за метром, сантиметр за сантиметром; а пули так и свистят. «Господи, – выдыхаю, – помози!» До ольховой рощицы бы дотянуть, там, среди деревьев, спасение. Остановился, сил больше нет, только свалил Федюху на бок, чтобы чуть-чуть отдохнуть, а неподалеку взрыв как бабахнет – мои ноги буквально изрешетило…

– А дальше?

– Думал, конец, но Господь помиловал.

Подоспела подмога, и нас обоих доставили в полевой госпиталь. Я за Федюху больше всего волновался, но ничего – откачали. И я жив остался: одну ногу спасли, а другую – нет.

Мы помолчали.

– В Краснодар частенько ездишь? – спросил я.

– Не так уж часто, но бываю.

– И все время на велосипеде?

– На нем. Смальства, можно сказать, не слезаю. Не надоть мне ни мотыциклета, ни жигулишек, ни побед… Велик – вот это да!

Самая лучшая техника: ничего не пропустишь, все увидишь; куда надо, завернешь; посидишь, подумаешь о жизни. Никакой спешки: тише едешь – дальше будешь. И переночевать есть где – у меня почти в каждой станице кореш. Утром встал пораньше – и в путь.

– А не боишься?

– Чего?

– Ну, разные лихие люди…

– А чего мне бояться – я же с Богом; ну а если, не дай Бог, приставят нож к горлу и пинджак снимут, я и рубашку отдам. Он расстегнул на рубашке две верхние пуговицы, словно готовясь отдать ее прямо сейчас.

Я поблагодарил Тимоху за беседу, пожал его сухую мозолистую руку, вывел на дорогу велосипед. Мой собеседник уходить, однако, не торопился. Отъехав на некоторое расстояние от его дома, я оглянулся: старый солдат смотрел мне вслед. Он (я догадывался об этом) по-хорошему завидовал моему предстоящему путешествию.

Николай Кокухин, г. Москва