• Съезд православных гимназий в Тобольске
• «Я – Михайло Калашников, христианин и православный по вере своей»
• Сибирское предание «Сузге» и связь времен
• Крест первосвятительства
• Жизненно и прочно одно добро

Молитвенник за Аромашевскую землю

Если посмотреть на Россию с высоты птичьего полета, она как сеточкой покрыта святыми местами. Мы горячо почитаем батюшку Серафима Саровского, преподобного Сергия Радонежского, оптинских старцев… Но в XX веке Россия явила миру столько святых, сколько не было за все века до этого. Практически каждый уголок нашей страны освящен подвигом жизни новомученика. Что же это такое – пойти на муки ради своей веры, можно узнать на примере расстрелянного в зловещем 37-м священника из Аромашево отца Михаила Красноцветова.

О нем я узнала совершенно случайно, хотя, как известно, у Бога случайностей нет. 30 апреля 2010 года, в последний день моей творческой командировки в Аромашево, позвонила местный краевед, бывшая директор средней школы В.А. Серенкова. Что называется «вдогонку», перед самым отъездом, она передала несколько листов: «Возьмите, пожалуйста, посмотрите дома. Эту информацию про репрессированного священника, отца Михаила Красноцветова, который служил в храмах нашего района, я «вытащила» из интернета».

Как внук А. Радищева стал священником в сибирской глубинке

«Листочки», которые мне передала Вера Андреевна, оказались распечаткой интервью нашего современника – внука репрессированного аромашевского священника о. Михаила – протоиерея Павла Красноцветова, настоятеля Казанского собора Санкт-Петербурга.

– Дед происходил из старинной династии священников. Его отец и отец его отца служили в калужских церквях. Его мать была из фамилии Радищевых. Автор «Путешествия из Петербурга в Москву» часть назначенной ему Екатериной ссылки отбывал в Калуге и пустил здесь в начале XIX века корни. Михаил Красноцветов по окончании духовной семинарии поступил на юридический факультет Московского университета. Человек он был взглядов, как тогда считалось, передовых, схожих, может быть, с теми, каких придерживался когда-то тоже поповский сынок Николай Добролюбов. Дед принимал участие в студенческих волнениях, был арестован и содержался под стражей. Благодаря заступничеству высокопоставленного родственника был из-под стражи освобожден и даже получил возможность продолжить учиться в университете.

В 1906 году, после его окончания, Михаил стал служить судьей в судебной камере на Таганке. В жены выбрал девушку, как тогда говорили, «своего круга», дворянку с консерваторским образованием Марию Николаевну Давыдову. Один за другим родились четверо детей. Но спокойное течение московской жизни перевернула грянувшая революция.

«Рушились все твердыни… разнузданные, безобразные толпы носились по улицам, кого-то превозносили, кого-то призывали грабить и убивать… – вспоминала впоследствии Мария Николаевна, – как тяжко было на душе, как жалко детей… Бедный мой Гриша,

старшенький, как любил он свою гимназию, как рвался к знаниям… все скомкалось, исковеркалось… Прибегает раз из гимназии с горькими слезами: «Мама, нас выгнали из гимназии, теперь мы будем учиться в простой школе!». Я убедила его ходить, куда велели… А потом прибегает взволнованный: «Не пойду больше в эту поганую школу. Вот, смотри. Я выхватил из огня два Евангелия и Закон Божий, их жгли на кострах во дворе!». Что было сказать? Я сказала: «Не ходи больше», – и он не пошел… Способный, умный мальчик остался без образования. В школе был какой-то ураган, учили главным образом богохульству и не слушать родителей».

Глубоко верующей Марии Николаевне казалось, что началось пришествие антихриста: подумать только, люди под девизом «Долой стыд» разъезжали в трамваях голыми. Муж лишился работы, пришлось продавать и менять на продукты все, что было ценного в доме. К тому же существовала постоянная угроза ареста: с «бывшими» тогда не церемонились. Мария Николаевна уговорила супруга Михаила Григорьевича переехать с детьми куда-нибудь подальше в Сибирь, где, как она надеялась, люди еще живут по Божиим законам и не умирают от голода.

Но, как оказалось, ехали Красноцветовы «из огня», да попали «в полымя».

В 1919 году семья обосновалась в глухом сибирском селе Кротово. Михаил Григорьевич поначалу работал народным судьей. Когда он пришел в «контору», его охватил ужас от царившего там разгрома. Бумаги дел изорваны на цигарки проходившими по этой местности войсками – то Колчака, то красных, то каких-то авантюристов, восстановить что-либо не было никакой возможности. Жить и в сибирской глухомани становилось все труднее и труднее. Как оказалось, юридические услуги Михаила Григорьевича и музыкальная грамота его жены здесь никому не требовались. Жалованья не платили, нет ни хлеба, ни муки. Чем кормить детей? Стали жить натуральным хозяйством, как все крестьяне вокруг. За настенные часы купили корову, потому что было уже пять детей – в 1918 году родился Володя. К счастью, из Москвы привезли швейную машину, и Мария Николаевна, потомственная дворянка, пианистка, стала шить кому что, вплоть до мужских брюк. Шила, вязала чулки, платки, продавала все, что можно было продать, и все равно большой семье жилось очень трудно.

В это время была очередная продразверстка, у людей стали забирать так называемые «излишки». Наконец, народ возмутился отнятием последнего мешка хлеба, и началось кровавое Ишимское восстание. Мужики пошли воевать, не щадили и не разбирали ничего. Советский служащий – значит враг. «В Кротово перебили всех служащих в сельсовете и всех учителей. Арестовали и Михаила Григорьевича, – вспоминала впоследствии Мария Николаевна. – Старший, Гриша, прибежал в сельсовет и стал кричать: «Папа мой не коммунист, отпустите его!». В это время там находился наш сосед, Семченко, которому Михаил Григорьевич как-то дал юридический совет, очень ему пригодившийся. Он сказал про мужа: «Ребята, он не коммунист, у него икон полный угол». Мужики послушали его и отпустили.

Жили все время под страхом смерти не от одних, так от других. Вскоре должность юриста была упразднена. Соседи, семья священников, посоветовали ехать в Тобольск к архиерею, чтобы принять сан. Долго думали, а потом решили узнать святую волю Бога. Написали записочки и положили в алтаре на престоле. Помолились – и вышло «быть священником». Главной причиной нашего решения был глубокий внутренний переворот. Стало ясно, насколько неосновательны наши надежды на свои силы, на положение в обществе, на земное благополучие. На «свободу, равенство, братство». Все развеялось как прах…

В начале ноября муж собрался и поехал в Тобольск. Все рассчитывали, что он проездит недели три-четыре, но прошло два месяца, а его все нет».

Вместе с детьми Мария Николаевна на коленях перед иконами со слезами стали молиться. А Михаила Григорьевича по дороге арестовали. При обыске нашли письмо от священника к архиерею, документы об образовании, справки с места работы. Но благодаря его самообладанию расстрела удалось избежать: «Перед вами народный судья. За меня ответите!». Вскоре красноармейцы пришли к нему с извинениями и просьбой помочь наладить реквизицию хлеба. Что оставалось делать арестованному? Завел книги, стал разъяснять, как правильно высчитывать урожай и проценты. За две недели красноармейцы к нему так привыкли, что никак не хотели отпускать, уговаривая остаться с ними. Михаил Григорьевич твердо сказал: «Простите, но я уже стар налаживать новую жизнь, теперь сами привыкайте работать». Его отпустили, и он благополучно добрался до Тобольска.

Так, в марте 1920 года Михаила Григорьевича, с малых лет знавшего службу, рукоположили, и семья переехала в д. Малоскаредное. Но вскоре «поповское отродье» из священнического дома выгнали, отец Михаил стал жить в церковной сторожке, а Мария Николаевна с детьми – в тесной избе, где на полатях вповалку спали все дети. Через три года отца Михаила перевели в Аромашево.

Мария Николаевна съездила во Владимир, продала дом, доставшийся ей по наследству, и на эти деньги семья построила собственное жилье. В 1924 году у Красноцветовых появился последний ребенок – сын Вадим. Детям запретили учиться в советской школе, они так и остались без образования: Гриша работал в поле, Ростя (Ростислав) управлялся со скотом, Ира – по хозяйству на кухне, Таня приучилась с матерью шить и убирать в доме. Мария Николаевна пряла шерсть – одежда была домотканая. Работали в огороде, завели пчел. С началом коллективизации поднялась волна очередных большевистских репрессий, семью отца Михаила «раскулачили», имущество отобрали. Опять нужно было искать хоть какой-то кров. Из жалости один верующий человек в с. Чигарево пустил их в пустую баню, где они жили до тех пор, пока кое-как не разместились у добрых людей. Вскоре церковь в Аромашево была закрыта и Мария Николаевна в 1930 г. поехала во ВЦИК в Москву от имени прихожан хлопотать об ее открытии. Но все тщетно.

…Прочитав книгу Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» императрица Екатерина Великая воскликнула: «Да это бунт, пострашнее пугачевского восстания!» – и сослала «бунтовщика» в Сибирь, а затем в Калугу. Его внук стал сельским батюшкой в глухом сибирском селе Аромашево. Отпевал, крестил, крестьянствовал, как и его прихожане. Нет, опасный человек, решила советская власть. Убрать…

Сделав запрос в архив ФСБ, я смогла познакомиться с делом репрессированного в 1931 году отца Михаила Красноцветова. До этого мне никогда не приходилось знакомиться с делами репрессированных, хотя в роду у нас они тоже были. На столе лежит тоненькая папка – серый картон, листы исписаны перьевой ручкой. Следователь – тот еще грамотей из рабоче-крестьянского набора, тут и там «очепятки». Множество несовпадений, но это бросится в глаза уже при внимательном чтении в третий, пятый раз.

Три креста

Органы зорко следили за аромашевским батюшкой и заводили «дела». В 1930 году, 2 марта, он вроде бы говорил некоему колхознику, 53-летнему середняку (фамилия по этическим соображениям в деле вымарана): «Ты не ходи в колхоз, а то вот-вот будет восстание, и всех колхозников перебьют. Крестьяне все против Советской власти, потому что она превратила их в рабов, ездит на ихней шее, они бесправные. Вот рабочие имеют свои права, а крестьяне не имеют. Им даже своего союза не дают организовать, потому что советская власть крестьянского союза боится, старается задавить всякие попытки крестьян организоваться». В 1931 году, 7 января, в церкви, где присутствовало около ста верующих (среди них был и «стукач»), батюшка говорил в церкви проповедь: «Мы живем в последние времена. На земле царствует антихрист, которому не надо подчиняться, а жить надо так, как учит Евангелие. Не входить в колхозы, ибо это сатанинское сборище. Безбожники хотят отобрать последнее утешение – наш храм. Нужно дружно и организованно держаться за наш молитвенный дом, а то его закроют».

Но не все односельчане «стучали» на батюшку, сохранился допрос неграмотной 36-летней женщины, которая на все вопросы следователя мужественно отвечала: «Я неграмотная, потому сказать мне против батюшки нечего». А вместо подписи поставила три креста. Есть в деле показания еще одного аромашевца, которому отец Михаил сказал в 1929 году: «Меня вызывали в ГПУ и предлагали работать вместе с ними, чтобы я доносил им. Я отказался».

Допрос первый: 26 марта

Как и положено, на первом допросе следователь записал анкетные данные обвиняемого. Место рождения: г. Калуга; семейное положение: женат, семья состоит из четырех человек; происхождение: сын священника; пользуется ли избирательным правом: лишен с 1921 года, как священник; образование: среднее, юридическое; партийность: б/п; адрес квартиры: д. Чигарево Аромашевского района. Приметы: 46 лет; рост: выше среднего; цвет волос: русый; брови срыжа; борода срыжа с проседью, окладистая; волосы длинные, блондин. Требуется усиленный режим.

Показания по существу дела:

Я родился в семье священника в городе Калуге. В 1909 году, не окончив университет, вышел и поступил на службу в качестве сельского учителя в село (неразборчиво – прим. автора) Меленковского уезда Владимирской губернии, где проживал и служил в данной должности по 1911 год. С 1911 по 1917 год служил участковым земским страховым агентом. В 1917 году при правительстве Керенского избран мировым судьей, после Октябрьской революция оставлен народным судьей в городах Меленки и Гусь-Хрустальном до 1920 года. В 1920 году я прибыл в Сибирь в село Кротово бывшего Ишимского округа, где поступил на должность пожарного страхового инструктора. Причины приезда на место жительства в Сибирь: в России был голод, и я пользовался слухами, что в Сибири по части продовольствия дело обстояло лучше.

В 1921 году наша местность, т.е. село Кротово, была захвачена повстанцами, и нас, несколько человек совслужащих, арестовали, но после выпустили. В октябре месяце я перешел в священники в село Мало-Скаредное, потому что считаю несовместимым служить в советском аппарате на ответственных постах и быть религиозного убеждения. Это несовместимо, поэтому я перешел в священники.

В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю. Среди населения никакой антисоветской агитации я не вел и своим верующим никогда не говорил, чтобы они не отпускали ребят в школы. Наоборот, я просил прихожан учить своих ребят в школах, но предупреждал, чтобы они следили за религиозным воспитанием своего ребенка. Т.е. чтобы дома учили их молиться, правильно класть крест и почаще приносить в храм.

На обновленцев я смотрю как на самочинников и раскольников.

С обновленцами я вел активную работу: не допускал их ко причастию до присоединения к православию, не принимал в восприемники (в кумовья), не допускал в свидетели при бракосочетании.

Я не считаю, что есть гонение со стороны советской власти на церкви, но есть перегибы со стороны местных властей. Они допускают закрытие церкви без согласия на это верующих. Больше по делу добавить ничего не могу. Протокол с моих слов записан верно. Читал. К сему подписуюсь: «М. Красноцветов».

Допрос второй: 5 апреля 1931 года

«В феврале месяце сего года моя жена поехала в Москву на лечение, потому что у нее рак матки. Вместе с этим я дал ей поручение зайти в Синод, чтобы походатайствовать перед ВЦИКом об открытии нашей Аромашевской церкви. В Синоде ее направили с заявлением во ВЦИК, а там сказали: поезжайте домой, церковь вашу откроют. Но никакого официального документа ей не дали. Писанное мною заявление на имя Синода было согласовано с церковным сообществом.

В своем заявлении в Синод я мотивировал как неправильное закрытие церкви со стороны местных властей. Они создали комиссию без участия строительного контроля. В церкви была обнаружена трещина, и комиссия вынесла постановление, что церковь не пригодна для богослужения. Но эта трещина существует уже около 40 лет, и, по моему мнению, она никакой опасности не представляет и не должна служить причиной для закрытия церкви. В зимнее время я крестил младенцев у себя в квартире, т.к. церковь холодная, а когда закрыли церковь, я крестил младенцев и принимал на исповедь стариков у себя дома.

Коммунистов я считаю атеистами, которые борются со всякой религией. В свою очередь, как религиозник, обязан противодействовать, т.е. внушать верующим с амвона быть верным своим религиозным убеждениям. Темы своих проповедей я брал главным образом нравственное учение христианства, никогда не выходя за рамки евангельского чтения.

Во время коллективизации никакой агитации среди верующих, чтобы верующие не вступали в колхозы, я не вел. И никогда не говорил, что колхозы организуются по воле антихриста. Напротив, разъяснял: тот или другой способ труда он может его выбирать сам».

Я совершенно спокоен

В деле есть открытка с обратным адресом: «От следств.-заключен. Михаила Красноцветова. Тюмень Г.П.У.». Написана она рукой отца Михаила и предназначалась жене Марии Николаевне и младшим детям, 14-летней дочери Татьяне и сыновьям, 11-летнему Владимиру и 6-летнему Вадиму.

«Здравствуйте, мои дорогие!

Я здоров, но безпокоюсь о вас, как вы живете, приехали ли ребята. Теперь мне сказали, что можно получить свидание. Я нахожусь в помещении Г. П. У. Если есть возможность, то приезжайте кто-либо, а в общем, особенно не волнуйтесь обо мне, молитесь… Одна беда: все вещи мои остались в тюрьме и никак не могу их оттуда достать. Если приедете, то вы могли бы это сделать. Дети! Слушайтесь маму и не огорчайте ее ничем, друг друга не обижайте. Когда приедете, то раньше просите свидание. Всем посылаю свое благословение; лично я совершенно спокоен, т.к. знаю, что на все воля Божия! Будьте спокойны и вы, не ропщите ни на кого: ведь не могу же я отказаться быть священником. Целую всех и благословляю. Ваш М. Красноцветов».

Выписка из протокола №15 Заседания тройки ОППОГПУ по Уралу 20. VI. 31. «Преступная деятельность обвиняемого Красноцветова М. Г. вполне доказана и свидетельскими показаниями подтверждается, а потому Красноцветова Михаила Григорьевича заключить в концлагерь сроком на пять лет».

В 1931 году отца Михаила арестовали первый раз и отправили в лагеря на реке Вишере, Мария Николаевна ездила один раз к нему на свидание. Бараки, где спали заключенные, были сколочены из досок, волосы ночью примерзали к стене. Отца Михаила посылали на тяжелые работы корчевать пни, но открывшееся кровотечение спасло его от непосильного труда, перевели счетоводом. В 1932 году матушка Мария поехала хлопотать за мужа в Тюмень, но и сама оказалась за решеткой на полгода.

Из воспоминаний Марии Николаевны: «В арестантской комнате 5 кв.м. находилось 8 человек, я стала девятой. Паразиты осыпали нас с ног до головы, не было никаких сил. На допросах от меня требовали дать показания на батюшку Василия из храма в соседнем селе, но я отказалась: «Что же я могу сказать, когда я ничего не знаю, что же мне выдумывать, клеветать вам на него?». Кругом были все осужденные. Женщины в поле собрали колосков в фартук, их осудили на 10 лет, а дома у них остались крошки дети, у одной грудной ребенок. Остальные тоже оказались по одному делу со мной, их тоже заставляли обвинять в чем-то несчастного отца Василия».

Затем матушку Марию перевели в подвал ОГПУ в г. Тюмени. После того, как она заболела тифом, ее «освободили» с температурой 39 градусов. Пока она была в тюрьме, семью приютил у себя в сарае крестник отца Михаила китаец Василий. Но в селе всех строго предупредили, чтобы «поповскую семью у себя не держали». Пришлось перебраться с младшими детьми и внуками в Тюмень, поселились в ветхом домишке на улице Таборной. Отбыв срок, отец Михаил вернулся к семье, стал служить во Всехсвятской церкви.

Продолжение следует.

Татьяна Тепышева,
г. Тюмень